– Ваши стрелы слишком… простые. Их унесет ветер.
Владимир положил обе ладони на плечи юноши.
– Спасибо, – сказал он просто. – Спасибо, Тарильд.
– Тебе спасибо, – ответил Тарильд так же просто, чувствовал, что говорит не с князем, а с человеком. – Ты спас мою честь.
Битва, как оценил Владимир быстро, застыла в неверном равновесии. Печенегов все еще море, но сейчас пали духом, кияне же воспрянули, но слишком мала горстка защитников: едва-едва не дает прорвавшимся в город печенегам растечься огненной волной по всему Киеву.
Претич уже сбежал вниз, едва ступеньки не проломил, тоже в сечу рвется, старый хрыч. Тарильду все же принесли стрелы, и парень, брезгливо морщась, стрелял в тех, кого доставал.
– Пора, – сказал Владимир негромко. – Пора и мне…
Грудь поднялась, захватив воздуха. С башни видно, как в пролом вливаются все новые и новые силы печенегов. Хоть и в растерянности, но не на всю жизнь такими останутся, а у защитников силы все же убывают.
Когда он сбежал вниз, на площади появился высокий худой старик, седой как лунь, серебряные волосы на лбу перехвачены кожаным ремешком по обычаю кузнецов. Суетливый как мышь, он просеменил вдоль стены, пал на колени и что-то греб обеими руками. Владимир с изумлением и гневом узнал прославленного кузнеца Людоту.
– А ты что делаешь, старый хрыч?
Кузнец, не поднимая головы, отмахнулся:
– Не вопи, княже…
Владимир задохнулся от гнева:
– Да ты… Чтоб тебя!.. Ты что, не знаешь, что твоя голова всех наших стоит?.. Какого беса здесь топчешься?
– Не вопи, – повторил Людота озабоченно, но голос дрожал от радости. – Ты что ж, не видишь, какое счастье подвалило?
Владимир оглянулся на горящие дома, мечущихся с криками людей:
– Какое еще счастье?
– Дык сколько железа, – сказал Людота счастливо. Он шлепнул ладонью по застывшей металлической луже под ногами, где виднелся оттиск огромной ступни. – Там же на три сажени чистого булата! Дай людей, все надо выковырять… Не было бы счастья, да несчастье подсобило…
Владимир мотнул в его сторону головой. Дюжий гридень молча ухватил старого кузнеца, поднял в воздух и быстро утащил в безопасное место.
А со стороны пролома вдоль домов двое мужиков в простых полотняных рубахах тащили под руки залитого кровью грузного воина. Седая голова болталась, как кочан капусты на измочаленном стебле. Ощутив близость князя, он с усилием вскинул голову. Лицо залито кровью, только по роскошным серебряным усам, которые не окрасились красным, Владимир узнал Претича. Глаза воеводы то расходились, то сдвигались к переносице.
Владимир услышал хрип:
– Их тьма… У нас кончились силы…
Голова его упала на грудь. Слабосильные мужики покраснели от натуги, удерживая тяжелого как гора воеводу.
– Сильно ранен? – спросил Владимир.
– Побит, – ответил один. – У него, наверное, все кости переломаны… По нему били булавами, палицами, чеканами, а когда сорвали с коня, топтали… Мы чудом уволокли из самой гущи.
Владимир кивнул:
– К Белояну! Пусть лечит, если колдовать разучился.
Воеводу поволокли, ноги тащились по земле, оставляя глубокие борозды. По эту сторону поваленных стен странная битва все еще кипела. Остроконечных шеломов стало совсем мало, всюду мелькают серые малахаи, даже на простого ополченца в полотняной рубахе и с топором в руке бросается по дюжине всадников, но странное сражение все еще длится…
– Коня!
Отрок подвел бегом, страшась грозного князя больше, чем печенегов. Владимир прыгнул в седло, в руке недобрая тяжесть от острого меча, что рубит любые доспехи, а тело наливается грозной силой, что является от богов только в минуты самого лютого сражения.
– Слава!!! – заорал он.
За ним прогремел конский топот. Все, кто еще мог держаться в седлах, спешили за князем на последний пир, где упоят ворога красным вином, а сами лягут беспробудным сном, ибо не осталось в Киеве больше человека, способного поднять топор, а сила ворога все еще несметная…
Он ворвался в гущу схватки как огненный демон, с двумя блещущими как молнии мечами. Смял передних и пошел врубаться дальше в их проклятое войско, в самую середку, а потом чтоб вот так идти и идти через всю несметную орду, перейти реку, подняться на холм, где все одиннадцать ханов, разметать стражу, сразить всех ханов…
Эта мысль грела, тешила сердце, давала силы. Он в самом деле прорубился до черты города. Конь кое- как переступил через поваленные бревна и трупы. Оба меча рубили как двенадцать, люди вокруг падали как
