– Он ласковый и добрый…
– Убери эту гадость! – вскрикнул Ортард. – Это что же за толстая жаба… или раскормленная ящерица в моем доме! Выброси ее, сковырни… сошвырни с себя!
– Это Черныш, – торопливо повторил Иггельд. Голос дрожал, он почти захлебывался словами: – Его нельзя выбрасывать, он стоит дорого!.. Правда, дорого! Вы же знаете…
Ортард приблизил с опаской фонарь, Иггельд отвернул голову, ослепленный, а Ортард, морщась и зло кривя губы, рассматривал Черныша, а тот с интересом рассматривал огромного человека с непонятной светящейся штукой в руке. Здесь, в теплом и надежном месте, совсем не страшно. Всегда можно быстренько сползти вниз и спрятаться за пазуху, там тепло, уютно и безопасно.
– Зачем принес? – спросил Ортард все еще враждебно. – Отнеси и брось обратно в яму!
Он стоял на лестнице, загораживая дорогу наверх. Иггельд потоптался на месте, осторожно попытался снять Черныша, тот еще сильнее вогнал когти в ветхую одежду, снова зацепив тело. Иггельд постарался не дрогнуть лицом, а Черныш, очутившись на руках, довольно захрюкал и начал умащиваться поудобнее, из-за чего Иггельда раскачивало, как тростинку на ветру.
Привлеченная громким голосом, в боковых дверях спальни показалась заспанная жена Ортарда, достославная, ее так и называли, достославная Греманна. Волосы цвета старой соломы стояли торчком, заспанное лицо походило на груду недожаренных оладий, глаза едва смотрели из щелей между припухших век.
– Что за шум? – спросила она недовольно. – Дети ж спят…
Увидела Черныша, рот округлился для вопля. Ортард сказал торопливо:
– Не вопи! Город перебудишь.
Греманна посерела, и без того серое и рыхлое лицо стало уже не горкой оладий, а свернулось в ком сырого теста. Иггельд с тоской вспомнил, что никогда не позволяла ни ему, ни своим забитым детям даже спрашивать о щенке или котенке. Однажды Чилбук и Кеич, младшие дети Ортарда и Греманны, подобрали и притащили домой жалобно мяукающего котенка, так она по возвращении вышвырнула в окно, детей нещадно выпорола. Котенок, не разобравшись, вернулся в дом, где дети снова накормили и обогрели, она выпорола детей еще жестче и велела занести эту гадость подальше и утопить.
Сейчас он в беспомощности переступал с ноги на ногу, наконец собрался с духом, выпалил:
– Это Черныш!.. Он самый умный!.. Но его смотрители сегодня убьют…
Ортард спросил рассерженно:
– За что?.. Хотя убьют и убьют, им виднее.
– Он не самый быстрый, – ответил Иггельд. – А им нужен самый быстрый…
Ортард сказал резко:
– Все. Хватит болтовни! Ты явился с этой гадостью, перебудил всех, а теперь еще хочешь занести эту дрянь в дом? Так?
– Так, – ответил Иггельд упавшим голосом. Самому теперь показалось глупым, просто куда еще мог пойти. – Я… я только зайду наброшу на плечи что-нибудь… а то холодно…
– Ночью всегда холодно, – фыркнул Ортард. – Мы ж не на равнине, здесь горы, если заметил! Ладно, иди. Но я не ухожу спать! Подожду здесь, пока не унесешь эту пакость!
Иггельд торопливо проскользнул в комнатку. Чилбук и Кеич спали, но Елдечук, старший сын Греманны, проснулся, тер глаза, таращился сонно.
– Ты че? – спросил он сонно. – Ты это… ой, че это у тебя?
Иггельд осторожно опустил Черныша на пол. Тот замер, опасливо приглядываясь и принюхиваясь, прежде чем сделать шаг в незнакомом месте. Елдечук вытаращил глаза, свесился с постели. Иггельд торопливо перебирал нехитрые вещи, собрал теплое, сунул в мешок, взял лук, колчан со стрелами и повесил за спину.
Елдечук разрывался между диковинным дракончиком и сводным братом, что ведет себя так непонятно.
– Что случилось?
– Я ухожу, – ответил Иггельд.
Эти слова вырвались сами, но тут же сообразил, что в самом деле уходит, ничего другого не придумать, как уйти из этого дома, уйти отовсюду, где Черныша обрекли на смерть. Елдечук смотрел вытаращенными глазами, спросил шепотом:
– Можно его потрогать?
– Только не напугай, – сказал Иггельд. Он осторожно открыл окно, тихонько скрипнуло, он замер, скрип показался оглушительным. – Все, Елдя, прощай!.. Подай мне Черныша.
– Его зовут Черныш?
– Давай его сюда.
Елдечук, страшась дракончика и донельзя гордый, сграбастал и, покраснев от натуги, поднял до подоконника. Иггельд принял на руки, потом наконец сообразил, что и Черныша можно в мешок. Тот отчаянно забарахтался, Иггельд запихал с силой, стукнул по голове, и Черныш присмирел, понял, что здесь свобода заканчивается, где-то буянить и сопротивляться можно, а где-то нельзя.
Елдечук спросил жалобно:
– А когда придешь?
– Когда-нибудь, – ответил Иггельд. – Когда-нибудь.
