я считал, что роса выступает только на траве, на цветах, но чтобы потел камень, гм…
Бусинки заискрились, в каждой нестерпимо ярко засияло крохотное солнышко. Я прищурился от неистового блеска, посмотрел из-под руки в другую сторону. Непоседливое летом солнце приподняло краешек над вершинами гор, яркие лучи осветили темную долину, а тьма поспешно разбежалась по углам, скорчилась за высокими камнями, просочилась в пещеры и звериные норы.
Зимой в это время еще глубокая ночь, подумал я с тоской, но, вспомнив, что если я не герой, то мне здесь кранты, куры лапами загребут, а герою, напротив, даже злодеи подыгрывают, я сделал лицо солдатушки – бравого ребятушки, напряг мышцы и выдвинул челюсть и лишь тогда поднялся, держа плечи разведенными, спину прямой, а взгляд орлиным, огляделся.
Ворон все еще дрыхнет, не ворон, а сова, волк в исполненной благородства позе возлежит высоко на камне. Оттуда, как я помню, вся долина как на ладони.
– Доброе утро, – сказал я.
– Утро доброе, – ответил он и добавил почтительно: – Мой лорд.
– Как спалось?
Он кивнул, не стал рассказывать, как спалось и что грезилось, пригласил:
– Мой лорд, вы что-то говорили насчет утра вечера…
– …мудренее, – подсказал я. – А что?
– Взгляните.
Я вскарабкался наверх, сердце счастливо подпрыгнуло. Огромная зеленая долина пуста, спокойно колышутся сочные травы, кое-где из норок высунулись суслики и, привстав на задних лапках, осматривают свои владения.
– Наверное, их гроза спугнула, – предположил волк. – Ушли вот туда, за лес. Сперва в лес, чтобы укрыться от дождя, а потом и вовсе… Я видел, как уходили последние.
– Но к лесу подходить не будем, – сказал я. – Так, на всякий случай.
Волк смотрел на меня со странным выражением:
– Странный вы, мой лорд.
– В чем?
– Герои должны рваться в бой! А вы как будто радуетесь, что обошлось без драки.
– Это я прикидываюсь, – объяснил я. – Скромный я, значит. Конечно же, я горюю, что не могу ворваться в эту огромную толпу, сея смерть направо и налево своим смертоносным трехручным мечом, это так естественно! Но мужская сдержанность не позволяет выражать эмоции столь явно открыто. Я адекватно выразил свои мысли?
Волк посмотрел на меня с явным уважением:
– Вполне, сэр.
Мы вернулись к костру, я засек затаившуюся в углях искорку и раздул ее в оранжевый огонек. Волк с удовольствием принес сухих веток, вот откуда собаки любят бегать за палками. Я подбросил веточек в пламя. И через пару минут мы уже жарили мясо. Ворон проснулся, приковылял к костру, прихрамывая и волоча крыло.
– Подвернул, – объяснил он.
– Крыло?
– Лапу. А крыло вывихнул. Или подвывихнул, когда высматривал с высоты путь для нашего отряда.
– Это он так хвастается, – объяснил мне волк, – что только он один летает! Расист.
– Ничего не хвастаюсь, – возразил ворон. – А довожу до сведения… Это все еще козлятина?
– Да, а что? Ты, конечно же, есть не будешь?
– Просто я видел зайцев. Толстых, молодых, жирных!..
– Ну и закогтил бы парочку, – сказал волк недружелюбно. – А указывать все умеем.
Конь пошел споро, волк бежит рядом, поглядывает испытующе. Ворон, отоспавшись за ночь, предпочел ширять в поднебесьях, опускался редко, да и то сообщал всякое непотребство: слева за барханами, мол, купеческий караван, хорошо бы разграбить, а совсем близко справа разбивает на постой лагерь семья богатейшего шейха, можно потрясти на предмет алмазов, а всех жен изнасиловать, а то еще в озере неподалеку купаются сорок небесных дев, сбросив крылья, и если подкрасться и спрятать крылья, то потом… Ворон закатывал глаза и прищелкивал клювом, намекая на то, какие услуги можно потребовать за возвращение крыльев.
Дорога шла по опушке, что значит – с одной стороны дремучий лес, с другой – зеленая равнина, где далеко-далеко мужчины мерно взмахивают косами, а гораздо более близкие к лесу женщины низко нагибаются, собирая и связывая снопы. А вот благородных девиц, чтобы приучить нагибаться, приходится с детства учить собирать всякие цветы.
От широко распростертых ветвей на землю падает густая тень, и хотя воздух уже прогрелся, но зной почти не чувствуется, конь идет бодро, а волк с вороном то и дело исчезают в чаще, я слышу треск, словно сквозь заросли несется танк с крыльями, иногда доносится злое карканье, кричат испуганные птицы.
Волк дважды выскакивал, слизывая с морды капли крови, глаза довольные, пасть до ушей. Ворон тоже не выглядел обиженным и оскорбленным, хотя, будучи птицей благородного происхождения, чувств так открыто не выказывал, держался солидно и каркающе.
Однажды видел строящийся замок, там была уйма народу, все тащат бревна, тяжелые блоки камней, мотки веревок, стоит рев скота, скрипят подводы, но едва положили последний камень, как все это
