— Им что там больше делать нечего?! — потянувшись до сладкого онемения в дородном теле самому себе пробубнил адъютант. Швырнув скомканное послание в угол, злобно процедил:
— Мне бы их заботы!
А Виктор, выйдя от адъютанта в легкий вечерний сумрак, моментально выкинул из головы все неприятные и брезгливые эмоции, связанные с последним визитом. И даже мысль о том, будет ли дан ход составленной им бумаге, совсем не волновала его. Что-то неизмеримо более важное и для боевых друзей и товарищей, и для него самого, и для его родных, и для этой войны, и для Родины открывалось теперь в его душе. Сострадание к умирающему в госпитале полностью обожженному бойцу, поначалу вызвавшее острую душевную боль, сейчас преобразилось в иное переживание, просветляющее и сердце, и ум, и совесть. Виктор неожиданно вспомнил глубокое детство, когда он по-младенчески лепетал, тая при этом от небывалой радости:
— Боженька, помоги всем. Боженька, спаси всех!
Безпричинная надежда на нечто лучшее и безпричинная любовь ко всем без различия непроизвольно наполнили его огрубевшую в боях душу. И он вновь переживал совершенно забытую детскую радость. Все вокруг становилось источником той радости: и ночь над Кабулом, и завтрашний день, и люди, живущие на этой грешной земле, убивающие, обманывающие, ненавидящие и любящие друг друга.
И снова бой, и снова „Аисты“
После трехдневной отвратительной нелетной погоды вышедшее из-за туч знойное солнце вновь дало „добро“ на боевые операции. Днем решили „прогуляться по Кандагарке“. Последние разведсводки сообщали о передвижениях „духов“, маскирующихся под гражданское население, вдоль этой единственной магистрали Кабул-Кандагар.
Распознавать бандитов было трудно, потому что они постоянно прикрывались женщинами и детьми, а оружие прятали под днищами автомобилей. Досмотры, когда месторасположение тайника неизвестно, отнимали много времени и оборачивались холостыми пролетами.
Возвращаясь домой после второго пустого вылета, минут за пятнадцать до подлета к аэродрому, увидели стремительно приближающегося по курсу велосипедиста. „Дух“ ехал в ту же сторону, и поэтому был спиной к экипажу. Ведущий борт, шедший на высоте около трех метров, снизился до полутора. На приказ остановиться велосипедист не отреагировал, верный признак того, что это не мирный поселянин, а ломающий дурочку бандит, привыкший играть со смертью.
— Надо восстановить летные навыки, — усмехнулся тогда командир.
Виктор не спускал глаз с приближающейся фигуры противника. Привычный к вертолетному шуму „дух“ продолжал крутить педали по правой стороне дороги, не обращая внимания на усиливающийся звук. Оставшиеся сто метров молниеносно сократились. Исчезнувший под бортом велосипедист дал о себе знать легким стуком головы о переднюю стойку шасси. Вертолет круто завалился вправо, а затем — влево с легким набором высоты, чтобы увидеть результат.
— Ювелир, однако, — проговорил летчик с заднего ведомого борта.
Удар передней стойкой шасси по голове велосипедиста был настолько безпощадно точен, что тот, всадником без головы, продолжал по инерции движение еще метров пятнадцать, и лишь после этого завалился. Борта, идущие в кильватере, болтая хвостами, поаплодировали летному мастерству командира.
Повезло, как всегда, в третьем вылете. Войдя в зону досмотра у подножия гор, увидели, как по правому борту ярко заискрила „сварка“ — зенитная горная установка, стрельба которой подобна искрящей молнии и заметна в любое время суток на несколько километров.
— „Сварка“ справа, — произнес командир ведущей пары. — „Двадцатьчетверки“ — в круг! Высадку группы делаем по солнцу.
Высадивший десантников у подножия горы вертолет тут же сменил место приземления. Группа, рассыпавшись веером, начала продираться к вершине, откуда по ним только что „отработала“ зенитная установка. Обложив кольцом вершину, спецназовцы прилипли к валунам. Но стояла звенящая тишина, и лишь вдалеке слышался шум вертолетных двигателей.
— Витек, а „духи“-то где? — спросил кто-то. — Или у нас галлюцинации?
— Сам не пойму, — тихо процедил Виктор. — А ну-ка, давайте прощупаем горизонт трассерами по моей команде.
В точку, где предположительно могли засесть бандиты, кучно ушли десятки пуль. И вдруг яростный голос проорал:
— Вылезай, сука, вылезай, тебе говорю! Мужики, все ко мне!
Все бросились на крик. Шурик, стоя на коленях и заглядывая в большую нору, тащил кого-то оттуда руками. Автомат лежал рядом.
— Ну, что встали, как вкопанные? — прохрипел он, — тащите эту скотину за ноги, помогайте мне. Видите, зарылся, как крот.
Несколько человек, засунув руки в широкое отверстие, выволокли оттуда… десятилетнего мальчишку. Его смертельно обреченный вид волчонка с крепкими оскаленными клычками говорил, что сдаваться он не намерен. Пришлось треснуть его прикладом. От удара мальчишка обмяк, после чего удалось вытащить его из норы. И здесь все увидели, что его ноги скованы цепями, уходящими вглубь косого колодца.
— Двое остаются с ним, — скомандовал Виктор, — остальные россыпью за мной. Что-то здесь не то.
Когда группа поднялась к самой вершине горы, то обнаружила выходящие из двухметровой пещеры на поверхность рельсы. На них стояла вагонетка с прикрепленной зенитной горной установкой. На месте зенитчика сидел, завалившись на бок, огромный „дух“, конвульсирующий в предсмертной судороге. Его прикованные цепями к пушке руки и ноги мелко дергались. В правой руке был крепко зажат ритуальный ятаган. Из перерезанного горла хлестала кровь.
Да-а-а… — произнес кто-то. — Это же „аист“. Как он тут оказался? Мы же их расхлестали в другом месте. — Что делать будем, Виктор?
— Что, что… Его с собой не возьмешь. И времени нет. Подрываем. А у мальчишки разбиваем цепи и берем с собой. Сдадим афганцам, в ХАД, пусть расскажет, где у них новое гнездо.
Мальчишка, визжащий тонко, как зверек, извиваясь, пытался перекусить себе вену. Пришлось опять
