Тихо скатываюсь в траншею прямо у двери. Медленно тяну ее на себя. Она бесшумно открывается, и я осторожно шагаю в неизвестное.
Внутри тихо. На столе тускло горит русская керосиновая лампа-«молния» с отбитым у стекла верхом, разбрасывая вокруг мягкий свет.
Считанное время остается у меня, чтобы выполнить задание: офицер может в любую минуту вернуться. На всякий случай у меня к бою готова граната, которой я могу воспользоваться сперва как молотком — обрушить ее на голову офицера. Под руками и пистолет — это уже на самый крайний случай.
Быстро осматриваюсь. На добротно сложенной из бревен стене вижу большой портрет Гитлера в раме без стекла. Вокруг портрета вкривь и вкось приклеены десятка два открыток и вырезанные из журналов снимки красавиц в голом виде и в разных позах. «Подходящее, — думаю, — соседство!»
На столе, вокруг лампы, стоят опорожненные и не начатые еще винные бутылки. Тут же на тарелках какая-то закуска, распечатанные консервные банки, хлеб. Ищу главное и вижу: над никелированной двуспальной кроватью висят офицерская полевая сумка, три противогаза, два автомата.
Забираю и вешаю через плечо и под пояс, чтобы не болталась, полевую сумку, не заглядывая в нее, а из автоматов вынимаю магазины-рожки и рассовываю их за голенища сапог. Сумка — это еще не все. Где же главное?
Около стола, один на другом, стоят три деревянных ящика из-под снарядов. В таких и у нас хранят штабные документы. Легко открываю крышку верхнего ящика, и, оказывается, напрасно: в нем… дамское белье.
Лезу под кровать. Там еще два таких же ящика, только один из них окован железом. Выволакиваю его. Он не закрыт, на мое счастье. Открываю и вижу, что это то самое, за чем меня послали!
Только я было начал рассовывать по карманам и за пазуху карты, документы, как вдруг уловил осторожно приближавшиеся шаги. Мои нервы и слух напряжены до предела. Кидаюсь к двери, прижимаюсь сбоку к стене с поднятой в руке гранатой. Другой, левой рукой сжимаю рукоять финского ножа. И вдруг слышу снаружи тихий шепот:
— Женька, ты здесь? Открой! Это я, Маруся!
Осторожно распахиваю дверь — она! Пожаловала!..
Втаскиваю ее за шиворот в землянку и, онемев, какое-то мгновение не могу произнести ни слова.
Наконец обретаю дар речи и говорю:
— А ведь ты, Марусенька, стерва! — И тычу ей в нос гранату и финский нож. — Ты представляешь, что бы я сейчас с тобой сделал?!
— А я хочу посмотреть, как делается разведка, — невозмутимо отвечает Маруся и смотрит на меня жалобно.
«Черт, а не ребенок! — думаю я. — Как же это она так подбиралась, что я ее не слышал? Где она была все это время?»
Потом, немного успокоившись, говорю:
— Ну, смотри! Что тут интересного? Ты хоть за собой не привела никого?
— Да нет, офицер там балакает с часовым, покуривают! Ну а я — сюда, за тобой. Я тебя видела, все время рядышком шла! А окликнуть боялась…
Махнув рукой, я снова стал рыться в ящиках, искал и под подушками, и под матрацем. Маруся мне помогала, запихивая документы в свою санитарную сумку.
— Пора! Выбираться отсюда трудней, чем войти, — говорю я Марусе, имея в виду ее присутствие, на которое я не рассчитывал.
Прихватив пару автоматов с собой и бросив последний взгляд на землянку, я загасил лампу и отвинтил у нее крышку. Полив керосином все вокруг, плеснул еще на ящики и стащил с кровати одеяло.
— Иди! Выйдешь — прикрой вход одеялом! Я сейчас! — Схватив со стола два столовых ножа, я чиркнул спичкой и выскочил за дверь.
Дал Марусе один нож и показал ей, что нужно сделать. Мы закрепили одеяло на двери, воткнув по верхним углам его прихваченные мною ножи. Они ловко вошли в щели.
Когда мы отошли уже за вторую траншею, полыхнуло пламя, вырвавшееся из только что покинутой нами землянки. Шума, однако, никакого не было: видимо, как я и рассчитывал, немецкий офицер подумал, что пожар произошел от керосиновой лампы.
Поэтому мы благополучно проскочили и первую немецкую траншею. Отдышавшись немного в воронке, попавшейся на нашем пути, мы тронулись дальше.
По дороге обратно я полз впереди Маруси, так как она наверняка уже забыла, где теперь проход в минном поле.
Я не оглядывался назад, но знал, что Маруся движется за мной осторожно, повторяя все мои движения. И я не слышал ее! Под ней не хрустнула ни одна ветка, не дрогнул ни один кустик!
И только очутившись в своей траншее, я дал волю разбиравшей меня ярости.
— Пехота, не пыли! — ответила мне Маруся. Она стояла и улыбалась как ни в чем не бывало…
Впоследствии о подвигах нашего санинструктора Маруси Назаровой, во время упорных боев с фашистами под Ленинградом вынесшей с поля боя не одну сотню раненых бойцов и командиров, часто писали в армейских газетах, отмечая ее храбрость и беззаветную преданность Родине.
Наша Женя
Была в нашем батальоне девчонка. Санинструктор. Звали ее Женя. Вспомнить сейчас, спустя столько лет, ее фамилию не берусь. «Наша Женя» — так звали ее все бойцы и командиры, так запомнилась она и мне.
Как сейчас вижу ее, в больших кирзовых сапогах, в брюках-галифе необъятного размера, в огромной, не по росту, шинели и пилотке, все время соскакивавшей с лохматой головы. Лет нашей Жене было тогда не больше шестнадцати. Как и откуда она появилась в батальоне, толком никто не знал. Много их было тогда на фронте, девушек-комсомолок, добровольно пришедших защищать свой родной Ленинград. Была — и все тут!
Чтобы казаться старше своих шестнадцати лет, Женя старалась походить на бывалого солдата: курила махорку, научившись ловко свертывать «козью ножку», разговаривала грубым баском, причем выражений не выбирала…
Пока вокруг все было тихо-мирно, на Женю не обращали особенного внимания: ну, девчонка и есть девчонка — озорует, и ладно. Однако знали, что в бою наша Женя, несмотря на любую обстановку, всегда будет там, где ее ждут, где она нужнее всего. Поэтому и прощали ее причуды. Заниматься в то время ее воспитанием было некогда, да и некому: фашисты стояли всего в трех километрах от Ленинграда и в сорока-ста метрах от наших траншей. Порой хорошие гранатометчики как с одной, так и с другой стороны перебрасывались гранатами прямо из окопа в окоп.
Работы Жене всегда хватало. Не одному десятку бойцов спасла она жизнь, вынося на себе тяжело раненных бойцов и командиров с поля боя, не обращая внимания на ружейно-пулеметный огонь, на разрывы снарядов и мин. Она тут же перевязывала и эвакуировала в тыл легкораненых и снова рвалась на передний край, в самое пекло. Это считалось ее обычной работой, такой же, как и работа самих солдат, как и работа любого на фронте, где каждый знает свое дело и место и несет за него ответственность.
Но вот один случай, связанный с нашей Женей, мне запомнился на всю жизнь.
Батальон наш стоял тогда у мельницы неподалеку от знаменитых Клиновских домов под Урицком. Был обычный фронтовой день, такой, о которых в сводках Совинформбюро писалось: «На остальных участках ничего существенного не произошло».
Накануне ночью в тыл к противнику ушла наша дивизионная разведгруппа. Возглавлял ее командир взвода разведки младший лейтенант Иван Пилипчук. Отличный воспитатель, сам лихой разведчик, балагур и весельчак, он был всеобщим любимцем.
Прошли сутки, и в траншеях уже ожидали возвращения наших «пластунов». По времени им полагалось
