возможно большие части Германии от русского вторжения, я готов капитулировать на западном фронте, с тем чтобы войска западных держав как можно скорее продвинулись на Востоке». Наш решительный штурм сорвал этот план, правда, он стоил нам последних тяжелых жертв завершавшейся на этом войны. Вообще наше наступление на Берлин в последние недели войны и само сражение за город до сих пор по-разному оцениваются историками, по мнению многих оно носило больше политический характер, нежели стратегический, это стоило нам очень больших жертв, хотя, конечно, и без них Берлин на неделю раньше, на неделю позже все равно бы пал. Но вопрос стоял так: чей флаг первым взовьется над поверженной германской столицей? С точки зрения исторической логики право на это было, конечно же, за нами.
Отношение многих ближайших соратников к своему фюреру начало меняться отнюдь не в огне берлинской битвы, а гораздо раньше. Еще в марте 1945 года Гитлер посетовал своей секретарше: «Я не могу положиться ни на одного человека, все меня предают. От этого я совершенно болен». А уже перед самым падением Берлина он кричал в своем бункере: «Все руководство авиации надо повесить без промедления!» Но не было уже места и времени для виселиц, и разбежались кто куда палачи. Узнав об измене Гиммлера, фюрер заплакал и заявил: «Никто меня не щадит. Мне пришлось испытать все — разочарование, предательство… А теперь еще и он. Все кончено. Нет такой несправедливости, какую бы мне не причинили». Даже в своем завещании он не забыл об «изменниках»! «Накануне моей смерти я изгоняю из партии бывшего рейхсмаршала Германа Геринга и лишаю всех прав… Я изгоняю из партии бывшего рейхсфюрера СС и имперского министра внутренних дел Генриха Гиммлера и лишаю его всех постов».
Более чем любопытно, что даже самые близкие к Гитлеру люди, Борман и Геббельс, еще задолго до его самоубийства задумывались о возможности переговоров с нами по поводу сепаратного мира. Этот, казалось бы, уже совсем безумный в то время план уходил своими корнями, конечно же, в их воспоминания о советско-германском сотрудничестве в 1939–1941 годах, о родстве двух идеологий, гитлеровской и сталинской, о сходстве и симпатиях между Гитлером и Сталиным. Вскоре после самоубийства фюрера, 1 мая, ранним утром, в расположение наших войск прибыл начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал Кребс и вручил нашему командованию письмо от Геббельса с предложением о «мирных переговорах между державами, у которых наибольшие потери в войне». Вот как заговорил самый главный нацистский идеолог! Утопающий пытался схватиться за соломинку. Узнав об отказе, он вместе с женой покончил жизнь самоубийством, отравив предварительно шестерых своих детей.
В свои последние дни фюрер не раз говорил о том, чего он больше всего боится: что его посадят в клетку и повезут показывать по разным странам. Он решил покончить жизнь самоубийством и объявил об этом приближенным. Перед смертью он официально оформил брак с Евой Браун, которая много лет была его любовницей и всегда находилась при нем. Свадьба состоялась среди ночи, надо было успеть до захвата бункера нашими войсками. После свадьбы Гитлер продиктовал два завещания — политическое и личное.
30 апреля, среди дня, фюрер застрелился, а Ева Браун отравилась. Трупы надлежало сжечь, но в спешке сделать этого до конца не успели.
Среди наших военнослужащих в бункере фюрера одной из первых оказалась молодая переводчица штаба армии Елена Ржевская, прошедшая войну от Москвы до Берлина. Она официально участвовала в опознании тел Гитлера и Геббельса и в разборке всех захваченных в бункере документов.
Обо всем этом она подробно рассказала в своих воспоминаниях. Вот что она пишет о том, как на все случившееся отреагировал Сталин:
«19 мая прибыл из Москвы, из ставки, генерал, посланец Сталина, чтобы на месте все проверить и удостовериться в гибели нацистских лидеров. В Финове, где они были временно — от посторонних глаз — закопаны в землю и охранялись скрытым постом, мне пришлось — и повторно, и заново — переводить при опросах свидетелей опознания Гитлера и извлеченного из земли Геббельса с семьей.
В Финове майор Быстров провел дополнительно опознание Геббельса начальником его охраны Вильгельмом Эккольдом и другое — с участием Кеты Хойзерман, помощницы зубного врача Гитлера и нацистской элиты, чтобы еще и еще раз все задокументировать и сохранить.
Все проверивший, во всем удостоверившийся генерал, посланец Сталина, отбыл на доклад к нему. Вскоре нас известили: расследование считать завершенным.
Когда штаб нашей 3-й Ударной армии передислоцировался в Магдебург, там же, в Магдебурге, останки Гитлера и Геббельса были преданы земле».
Известно, что всю эту историю Сталин не сделал достоянием общественности, поэтому после войны долго ходило много разных слухов о конце фюрера. Сталин промолчал, наверное, потому, что очень хотел заполучить Гитлера живым…
Агония Сталина, как и в случае с Гитлером, тоже началась со взрыва бомбы, но не обычной, а американской, атомной. Выше об этом уже говорилось. Запад намного опередил Сталина (по его же вине, а не из-за отсутствия у нас светлых голов) в создании ядерного оружия. Ему, мечтавшему о мировом господстве (или — мировой революции), не оставалось ничего другого, как безраздельно царить только в СССР и так называемом социалистическом лагере, искусственно образованном после войны и придавленном нашим солдатским сапогом. Сталин, будучи уже не в силах идти военным походом на буржуазный Запад с его атомной бомбой, был вынужден ограничиться своим «социалистическим» миром, который он постарался отгородить от остального «железным занавесом». В таких условиях и протекала его агония, растянувшаяся на целых восемь лет. Мы даже не успели как следует отпраздновать нашу победу. Уже цитировавшийся выше наш поэт и большой умница Д. Самойлов писал: «Страшное восьмилетие было долгим. Вдвое дольше войны. Долгим, ибо в страхе отшелушивались от души фикции, ложная вера; медленно шло прозрение. Да и трудно было догадаться, что ты прозреваешь, ибо прозревшие глаза видели ту же тьму, что и незрячие». Так все и было. Вспомним об этом.
После войны почти вся самая обжитая часть нашей страны лежала в развалинах, были стерты с лица земли тысячи городов и деревень, промышленных предприятий. За четыре года войны по ним дважды прокатился фронт, протянувшийся от Баренцева до Черного моря. Все надо было строить заново — и промышленность, и жилье. Голод еще не один год угнетал жизнь победившего народа. Острейшая нехватка самых необходимых продуктов дополнялась постоянным и не менее острым дефицитом промышленных товаров. Очереди за продуктами и ширпотребом стали еще длиннее, чем до войны. Ко всему прочему советская власть никогда не радовала своих граждан хотя бы мало-мальски сносным жильем, которое в результате войны только резко ухудшилось. Подавляющее большинство горожан продолжало жить в так называемых «коммуналках», где в нескольких комнатах с одной общей кухней и одним общим туалетом ютилось несколько семей. Такую жизнь в XX веке можно назвать только свинской! Сельские жители обитали примерно в тех же условиях, в каких жили их отцы и деды еще до революции. Ко всему этому надо добавить, что по старой советской традиции любой труд в СССР (разумеется, кроме партийно-советской верхушки) оплачивался в 20–30 раз ниже той зарплаты, какую полагалось бы за него платить. Это соотношение легко устанавливалось при сравнении с зарплатами на Западе.
Как можно было выжить в таких условиях? Большинство населения страны спасалось от вымирания только за счет крохотных приусадебных участков на селе. Вот там производительность труда и урожайность во много раз превышали колхозные показатели. Частично за счет этих участков подкармливался и город на так называемых колхозных рынках. Люди еще выживали за счет так называемой теневой экономики, когда в условиях постоянного острейшего дефицита в государственной торговле многие спасались товарообменом и скрытой частной торговлей из-под полы и перепродажей. Процветало и массовое воровство в колхозах и на производстве. Разумеется, вся такого рода деятельность, не только воровство, была уголовно наказуема, но без нее выжить было просто невозможно. (Как только в страну в конце 80-х годов пришла гласность, то сразу обнаружилось, что в теневой экономике страны были заняты десятки миллионов граждан, то есть общество, основанное на тоталитаризме и абсурдной экономике, давно было беременно рыночными отношениями, из-за которых и разгорелся весь сыр-бор в ходе перестройки.)
И вот в такой тяжелейшей обстановке конца 40-х годов, точнее — с конца войны, казалось бы, только и беспокоиться о хлебе насущном и крыше над головой. Но нет! Тогда сложилась парадоксальная ситуация, а именно — во время войны в какой-то мере высвободилась душа народная из-под тяжкого пресса рабской
