— Куда ты идешь?
— Господи, Агата, я не твой щенок! У меня нет поводка. Или ты этого хочешь? Хочешь, чтобы я был таким? Тебе что, нужен второй Стопак, да?
— Нет, Гектор, нет! Мне нужен ты. Я просто спросила. Гектор, не надо так! Прости.
— Мне что, нельзя пойти, куда я захочу? Ты думаешь, я твоя собственность? Твоя чертова игрушка?
— Нет, это не так!
— Может, будешь отмечать время моего прихода и ухода, как на заводе?
— Нет. Прости меня. Пожалуйста, прости! Увидимся ночью.
— Хорошо.
Больше Гектор ничего не сказал. Он свернул к трамвайной остановке и не оглянулся, но, прежде чем он вышел с площади, Агата увидела, как он достал из кармана скомканные банкноты, расправил их, пересчитал и покачал головой.
Агата вернулась к Ратуше и обнаружила, что Петер Ставо ждет ее у отрытой двери своего закутка.
— Кофе почти готов, — сказал он.
— Спасибо, но я лучше вернусь к себе и поработаю.
— Все в порядке?
— Да, все замечательно.
— Темная он личность, этот парень.
— Нет, он хороший.
И Агата потащилась вверх по лестнице.
У дверей кабинета она столкнулась с Тибо. Тот хотел воспользоваться возможностью улизнуть, пока Агаты нет на месте, и налетев на нее, почувствовал себя ужасно неудобно. Во рту тут же пересохло. Он пригладил волосы, повернулся, чтобы пойти назад в кабинет, понял, что попался в ловушку, снова повернулся и сказал:
— Доброе утро, госпожа Стопак.
У Агаты задрожали губы.
— Вы собираетесь меня уволить?
— Уволить? Разве вы сделали что-то такое, за что вас следовало бы уволить?
Он мог бы сказать это по-другому, мягче и ласковее. Он мог бы сказать, например: «Что за глупости? Зачем мне вас увольнять? Разумеется, я не собираюсь это делать. Я вас люблю». Но его отучили — она отучила — говорить такие вещи. Она преподала ему жестокий урок, и теперь он был готов постоять за себя.
— Не знаю, — сказала она. — А вы думаете, я что-то такое сделала?
Тибо затянул галстук так, что узел сжался до размеров горошины, и отчеканил:
— Я не собираюсь вас увольнять.
— Вы назвали меня «госпожа Стопак». Вы очень давно меня так не называли. Я подумала, что это не просто так, и решила, что вы хотите меня уволить.
Тибо устремил взгляд за ее плечо, на пятнышко на противоположной стене коридора.
— Да, — сказал он. — Госпожа Стопак, я имел в виду, что… Как бы это получше сказать? После некоторых размышлений я пришел к выводу, что в свете известных вам обстоятельств было бы лучше, если бы мы вернулись к более формальному стилю общения. Если вы не возражаете, я буду обращаться к вам «госпожа Стопак», и мне хотелось бы, чтобы вы отныне называли меня «господин мэр».
— Значит, вы не собираетесь меня уволить, — ее плечи опустились, — господин мэр?
— Нет.
— И не хотите перевести меня на другое место?
— Нет.
— Мне нравится моя работа.
Она солгала. Она ненавидела свою работу. Ее угнетала атмосфера, воцарившаяся в резиденции мэра в последние недели, — неловкая, холодная, горькая.
— Вы в высшей степени квалифицированный и опытный работник, госпожа Стопак. Не могу себе представить, чтобы кто-нибудь мог справляться с обязанностями секретаря лучше вас. В последнее время нам с вами было непросто, нет смысла это отрицать, но мы оба взрослые люди и можем найти способ… ээ… Да. Не сомневаюсь.
Его глазам уже больно было смотреть в одну и ту же точку. Он мог бы сказать: «Я не могу найти ни одной причины вставать по утрам, кроме мысли о том, что проведу рядом с вами весь день. Это убивает меня, но если бы вас не было рядом, я умер бы быстрее». Но он промолчал.
— Спасибо, господин мэр, — сказала Агата и медленно прошла к своему столу. — Не забудьте, в три часа в Ратушу приезжает школьная экскурсия. Вы хотели лично ее встретить.
— Спасибо, госпожа Стопак. Не забуду.
И Тибо, спотыкаясь, ссыпался по лестнице, словно его подстрелили, но он еще не набрался мужества умереть.
Опустошенная и вымотанная Агата присела за стол и тут изумленно заметила, что «Венера с зеркалом», немного запылившаяся и покосившаяся, до сих пор висит на стене. Она сорвала ее и прочитала слова на обратной стороне. «Вы прекраснее этой Венеры. Вы драгоценнее, чем она. Желаннее, чем она. Вы достойны поклонения более любой богини. Да, я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ваш друг». Затем она разорвала открытку на клочки и выкинула их в мусорное ведро. Кнопка осталась торчать в стене, но рисковать ради нее ногтем не стоило. Пусть торчит.
Странное дело: хотя Агата уже многие недели не замечала приколотую над столом открытку, эта кнопка теперь так и лезла ей в глаза, и, когда она смотрела на нее, сорванная картинка вновь оживала — и не только картинка, но и слова, которые Тибо написал с обратной стороны, и скрытое в них значение, и Гекторова версия Веласкеса, и скрытое в ней значение — то есть то значение, которое, как она думала, в ней скрыто. Призрачная открытка маячила на стене, когда она вернулась на работу после обеда (ела бутерброды в каморке Петера Ставо, потому что у фонтана сидеть было слишком холодно). Она была все там же в три часа, когда Агата оторвалась от бумаг и встала, чтобы постучать в дверь Тибо и напомнить ему о школьной экскурсии. Никуда не делась она и в пять часов вечера, когда Агата прибралась на столе и выключила лампу.
— Ну и черт с тобой! — сказала Агата и вышла.
~~~
Агата купила газету у одноногого газетчика, который стоял на своем обычном месте, на углу у банка, выкрикивая заголовки заплетающимся языком. От него немного попахивало, он был одет в свое всегдашнее грязное пальто, которое носил и зимой, и летом, а фуражка испускала аромат креозота. «Чей-то ребенок, — подумала Агата. — У меня тоже был ребенок. Бедный малыш!»
Стоя на остановке, Агата видела, как Тибо вышел из Ратуши и направился в сторону Замковой улицы. Она смотрела на него, пока он не повернулся и не посмотрел в ее сторону. Тогда она быстро опустила глаза в газету и предалась изучению статьи о рекордных объемах экспорта капусты. Прочитав заголовок, она кинула взгляд на то место, где стоял Тибо. Он все еще был там и по-прежнему смотрел на нее. Она повернулась к нему спиной и снова уставилась в газету. Она ненавидела его. «Ваше превосходительство „называйте-меня-господин-мэр“ Крович! Малыш, бедный мой малыш».
Ее глаза наткнулись на слова «квашеная капуста» и застряли на них. Она читала их снова и снова, пока не пришел трамвай.
До весны было еще далеко, и свет шести тусклых лампочек под потолком превратил окна трамвая в квадраты непроницаемой темноты. Пассажиры, не глядя друг на друга, читали газеты, изучали свои перчатки или в сотый раз смотрели на цветастую рекламу «Бора-бора-колы», приклеенную у потолка. В
