Артур? Не поднялась ли у него часом тоже температура? Однако, телефон в моей квартире тоже упрямо молчал. И на душе у меня становилось все тревожнее.
Что ж позвоню попозже еще раз.
Когда медсестра Алла Сергеевна вошла в палату, та, самая, которая пожертвовала мне жетончик, дети, предвкушая неприятную процедуру, дружно заревели. Проснувшаяся Лизонька еще не знала вовсе, чем так огорчило детей появление медсестры с подносом, на котором аккуратно были разложены упакованные в плотную коричневую бумагу шприцы. Но вид дружно ревущих детей на нее подействовал. Она к ним присоединилась и тоже, всхлипнув пару раз, разразилась громким плачем. Детская солидарность, наверное.
— Ах, вы мои неблагодарные, — улыбнулась Алла Сергеевна, — я вас лечу, а вы, значит, меня вон как встречаете.
То, что эту медсестру зовут именно так, я узнала со слов одной из мам3очек.
Быстрая, ловкая, она выполняла столь неприятную процедуру, как инъекция, играючи. И дети, которым уже сделали укол, тут же забыли, что минуту назад проливали горькие слезы, и тут же принялись носиться по палате, наталкиваясь друг на друга. Алла Сергеевна строго прикрикнула на них:
— А ну тихо, сороки-белобоки. А то я вам еще по одному уколу сделаю.
Угроза подействовала должным образом. Детишки притихли, занявшись построением дворца из кубиков.
Лизонька была пока еще слаба. После ухода медсестры она опять задремала. А я просто не знала, чем себя занять. Книгу я не взяла, телевизора в палате, конечно же, не было. А беседовать с другими женщинами у меня не было никакого желания.
А кроме того, противно стучало в висках и ныло в желудке. Если вспомнить, когда я в последний раз ела, то вообще страшно становится. И почему я такая несчастная? Никто даже не поинтересуется, куда я пропала. Я размышляла, стоя у окна, с надеждой поглядывая на ворота.
И тут… Господи, неужели, она меня нашла? По тропинке к больничному корпусу бодро шагала моя любимая сестра Полина. А рядом с ней ее бывший супруг, Георгий Овсянников. У меня едва сердце от радости не выпрыгнуло из груди.
Я всегда говорила, что такой доброй и внимательной сестры, как Полина, нет ни у кого и не было никогда.
Полина и Жора направились к центральному входу. Я закусила губу. Тут я им помочь бессильна. Вовнутрь их все равно не пропустят. В инфекционной больнице этого делать не положено, разве что только в совершенно крайних случаях. Мне очень хотелось крикнуть, что я здесь, в седьмой палате. Надо только повернуть голову. Но Лизонька спала. И хоть она не слишком-то реагировала на шум, я не стала звать сестру. Я знала, что она меня все равно увидит. Ей подскажут, где меня искать.
Через несколько минут Полина с Жорой пошли вдоль здания. На окнах были наклеены бумажки с номерами палат. И вскоре, глотая слезы, я смогла взглянуть в глаза своей сестре. Как все-таки хорошо, что нас с Лизонькой поместили в палату на первом этаже.
— Оля, милая, привет. Как вы там?
Мне было плохо слышно сестру, хоть форточка и была открыта.
— Да вы откройте окно, — посоветовала мне одна из женщин.
— А разве можно?
Женщина улыбнулась:
— Пока никто не видит, можно. Вообще-то, подождите. Сейчас передачку вашу принесет нянечка, потом откроете. Посетители-то небось не с пустыми руками пришли.
Я знаками объяснила сестре, что нужно немного подождать, и с нетерпением воззрилась на дверь палаты.
Нянечка появилась довольно скоро.
— Кто тут Снегирева?
— Я — Снегирева.
Она вручила мне увесистый полиэтиленовый пакет с продуктами питания и удалилась.
Я открыла рамы, и в палату ворвался свежий утренний воздух. Мне так хотелось броситься сестренке на шею, расцеловать ее и сказать, что все хорошо, что я с сегодняшнего дня совсем другая. Я буду более собранной и вообще… Словом, во мне что-то переменилось за поистине эту ужасную ночь. Однако, на окне была натянута сетка. Так что поцеловать Полечку мне не удалось.
— Поля, милая…
Слезы сами катились из моих глаз.
— Все нормально. Лизоньке уже гораздо лучше. Она сейчас спит. Опасность миновала. Температура спала.
Сестра облегченно вздохнула:
— Слава Богу. А вот тебя, Ольга, мало в детстве пороли. Не я тебя воспитывала. Ты б у меня такой разгильдяйкой уж точно не выросла.
Я быстро оглянулась, опасаясь, что сопалатники услышат обвинительную речь сестры. Нашла время и место воспитывать.
Мамочки, правда, не обращали на нас никакого внимания или делали вид, что не обращали. Они обсуждали положение дел в стране, связанное с очередным повышением цен.
— Поля…
— Ладно, молчу. Я тебе все попозже скажу, дома. А пока о деле.
Я кивнула и не удержалась, перебила сестру:
— Артур с Мурашовым совсем одни.
Полина усмехнулась:
— Артура уже Кирилл забрал, так что на этот счет можешь не волноваться. Все в порядке. В том числе и квартира твоя.
Мне было ужасно стыдно, прямо кровь в лицо бросилась. Какая бестактность! Я тут в больнице с ребенком, не спавши всю ночь, усталая, измученная, вся на нервах, а Полина сразу с упреками. Я бы лично никогда не стала так себя вести, даже если бы мне в ее квартире три дня подряд порядок наводить пришлось бы. Хотя в Полининой квартире такое маловероятно. Сестра мне иногда напоминает хорошо отлаженный механизм, работающий без единого сбоя, а не живого человека.
— Полина, — укоризненно сказал Жора Овсянников.
— Ладно, это все ботва. Главное, что вы с Лизонькой в порядке. У нас с Жорой тоже есть новости, правда, отнюдь не такие хорошие.
У меня болезненно сжалось сердце. Я вдруг почувствовала, что услышу сейчас нечто ужасное. Я давно знала, что эти сутки, которых я ждала с ужасом, сутки отмеченные знаменитым Нострадамусом, добром не кончатся. Я знала, что болезнь Лизоньки — еще не все. И обязательно должно что-нибудь еще случиться. Ужасное. Такое предчувствие мучило меня уже давно.
— Что, Поля?
— Вера Елушкина попала в беду.
— Вера?!
И Полина вкратце рассказала мне историю, которая меня поразила.
— Господи, я так и знала!
— Что знала, Оля?
Я махнула рукой, давая сестре понять, что имею в виду не то, что она подумала.
— Я вообще. О сутках этих.
— Ольга, — строго сказала сестра, — опять ты за свое. Тут надо думать, как помочь девушке, а ты ерунду несешь. И когда ты только повзрослеешь.
Я не стала возражать. Не верит и не надо.
— Что же делать, Поля? Господи, беда-то какая.
— Ой, Поля, а ты знаешь, — я приблизила лицо к сетке и перешла на шепот, — а я видела девушку с родинкой на шее. Правда я пока не знаю, блондинка она или брюнетка. И зовут ее не Алевтиной.
