– Поступай как знаешь, – махнул рукой Жора. – Я же знаю, что тебя все равно не переубедишь, упрямая!
Жора нахмурился и ушел в зал. Там он улегся на диван с газетой и демонстративно не обращал на меня внимания. Я знала, что долго Овсянников не выдержит, поэтому не делала попытки к сближению. Еще полчаса-час – и общительный Жорик сам привяжется ко мне с разговором.
Так оно, можно сказать, и вышло. Мы поболтали о том-о сем, ни разу за вечер больше не вернувшись к разговору о Сергее Суровцеве, хотя оба прекрасно знали, что каждый остался при своем мнении.
Наутро я как ни в чем не бывало сказала Овсянникову:
– Жора, дай мне адрес этого парня! И его родителей.
Жора отлично понял, о каком парне идет речь, но промолчал. Некоторое время он походил по квартире туда-сюда, потом все так же молча достал из кармана своего пиджака блокнот, выдернул из него чистый листочек и что-то на нем написал. Я быстро взяла его, поблагодарив Жору. Тот только плечами пожал.
В спорткомплекс мне в тот день нужно было ехать только после обеда, и я решила не тратить времени даром. Заведя «Ниссан», я отправилась к родителям Сергея.
Жили они в однокомнатной квартире на улице Чехова, что находилось довольно далеко от моего дома. На звонок открыла худенькая женщина с темными кругами под глазами. Выглядела она лет на шестьдесят, хотя, присмотревшись, я поняла, что ей на самом деле гораздо меньше. Видимо, она была убита известием о сыне.
Я вдруг почувствовала угрызения совести. Черт, совсем не подумала о том, что приперлась в довольно неподходящий момент! Ведь людям сейчас совершенно не до меня. К тому же к этому примешалось еще и какое-то чувство вины за смерть этого парня…
В самом деле, что я ей скажу? Что это ко мне залез ее сын, я его застала, потом врезала как следует… Материнская любовь все равно возьмет в ней верх над объективностью.
Ладно, все равно уже пришла. Попробую вести себя как можно мягче.
– Вы меня извините, пожалуйста, – вложив в свое обращение как можно больше вежливости, сказала я женщине. – Мне необходимо поговорить с вами насчет вашего сына…
– Ах, вы из милиции… – тихо ответила женщина. – Проходите, пожалуйста. К нам сейчас часто ходят.
Слава богу, мне не пришлось объяснять ей, кто я. Сама соврать в такой ситуации я вряд ли смогла бы.
Женщина провела меня в комнату и указала рукой на кресло. Я обратила внимание, что обстановкам в комнате была бедненькая, мебель была уже старенькая, потрепанная, Видимо, доход этой семьи был невысок. Да еще такое горе навалилось…
– Хотите чаю? – каким-то равнодушным голосом предложила женщина.
– Нет-нет, спасибо, – отказалась я. – Меня зовут Полина Андреевна.
– Суровцева Валентина Александровна, – все тем же ровным голосом представилась мать Сергея.
– Да-да… – я замялась, мысленно заставляя взять себя в руки и начать задавать нормальные, конкретные милицейские вопросы. Но так как я сама не очень хорошо сознавала причины и цели своего визита сюда – вернее, причина-то была ясна, но вот цели… – то никак не могла сообразить, с чего начать.
– Расскажите мне о Сергее, – наконец, попросила я. – Как можно подробнее. Мне может все пригодиться.
На самом деле мне ничего не могло пригодиться из ее рассказа, но я понимала, что женщине легче будет разговориться, если она начнет повествование с малозначащих деталей.
– Сережа всегда был непослушным мальчиком, – заговорила Валентина Александровна. – И в школе учился плохо, учителя на него жаловались. Отец ремнем порол – не помогало.
Она замолчала, вспоминая своего сына маленьким. Потом продолжила свой рассказ.
– На собрания меня все время вызывали, говорили, что плохо ведет он себя. Я разговаривала с ним, ругала, просила, он только молчал. У него это в характере было от рождения. Ну вот, а потом, как школу закончил, в техникум поступил. Я думала, может, наконец, за разум возьмется, ан нет. А тут еще отец умер, так он у меня совсем от рук отбился. Ничего слушать не хотел, грубил только все время. Деньги стал из дома таскать. Я говорю, что ж ты делаешь, ведь нам и так жить не на что…
– Валентина Александровна, – воспользовавшись паузой, спросила я. – А вы замечали, что Сергей принимает наркотики?
– Да не сразу, – призналась она. – Откуда я знаю, что при этом появляется? В наше время такой гадости не было. Только стала замечать, что не такой он какой-то стал. То лежит часами, в стенку смотрит, то вдруг ни с того ни с сего какая-то бодрость в нем появляется, а то орать на меня начинает.
– А раньше он вам не грубил?
– Ну, особо ласковым он никогда не был, – махнула она рукой. – Но деньги раньше не воровал, и меня не обзывал. А тут вообще словно слетел, что называется, с катушек.
– Как же вы жили вместе?
– Ну, как, – пожала она плечами. – Ужасно, конечно, поэтому когда он ушел, я даже вздохнула с облегчением.
– Куда ушел? – удивилась я. – Разве он жил не с вами?
– Со мной сперва. Только потом с девкой какой-то познакомился, стал у нее пропадать. Она, по-моему, тоже дрянью этой кололась! – неприязненно сказала Валентина Александровна.
– А что за девчонка? Где она живет?
– Да я и не знаю, где. Знаю только, что шалава она, и больше никто. Я думаю, что это она сына моего к наркотикам приучила!
– Почему вы так думаете? – осторожно спросила я.
– А кому же еще? – искренне удивилась Валентина Александровна.
Я еще раз поразилась материнской необъективности. Собственно, к такому пора привыкнуть и воспринимать спокойно. Естественно, мать всегда защищает свое дитя. Родной сынок, что бы он ни натворил, никогда виноват не будет, всегда найдется кто-то, на кого можно перекинуть ответственность. Я ожидала примерно чего-то подобного, поэтому просто слушала, стараясь выцепить из рассказа Валентины Александровны хоть какое-то рациональное зерно.
– Валентина Александровна, а как зовут эту девушку? – спросила я, кивая в ответ на ее реплики в адрес этой особы.
– Да Ирка-шалава, как еще ее звать-то! – махнула она рукой. – Путалась тут со всеми подряд, все дворы ее знают!
– Так она где-то рядом живет, что ли? – спросила я.
– Да вроде рядом, она часто тут крутится. Вы спросите у кого-нибудь во дворе, вам скажут.
– Да-да, непременно. Скажите, а когда похороны? – я еще не знала, пойду ли я на них и нужно ли мне все это, но на всякий случай спросила.
– Послезавтра, – ответила Валентина Александровна. – Скорее бы уж… – она как-то спохватилась, произнеся эти слова, и тут же заговорила, оправдываясь:
– Нет-нет, вы не подумайте, что я побыстрее мечтаю сына зарыть, просто устала я очень… Если бы вы знали только, что такое с наркоманом-сыном-то жить, прости Господи! Ох, не дай бог, вы не подумайте, что я вам такого желаю… – она приложила руки к груди.
– Да я понимаю, понимаю, – поспешила я ее успокоить. – Конечно, горе такое…
– Да не то слово! Ведь я ж его растила, мучилась, хотела, чтобы он человеком стал, чтобы радость приносил родителям на старости лет… – она всхлипнула.
Я встала и прошла в кухню. Достала с полочки стакан, наполнила водой и, вернувшись в комнату, протянула его Валентине Александровне.
Та машинально выпила воду, вытерла губы и села, подперев рукой подбородок.
– Вы знаете, – покачав головой, сказала она. – Может, это и звучит кощунственно, но у меня даже как будто облегчение на душе… Ужасно звучит, но я просто за последнее время устала так, что мне жить не хотелось. Вечные его ломки, кражи денег из дома, приезды милиции, жалобы соседей… Мне людям стыдно в глаза было смотреть! Сколько раз в больницу его клала, думала, что вылечится наконец – нет, все
