нескольких хибарках на его окраине. Рядовой и сержантский состав для обслуживания отделения мы без труда подобрали в запасном полку и, не теряя времени, начали поиски людей, которых можно было бы после непродолжительной подготовки, главным образом по радиоделу, направить на разведку в тыл противника.
Подготовка разведчиков и диверсантов, подобранных нами из числа местных жителей, рядового и сержантского состава частей, осуществлялась централизованно во фронтовой разведывательной школе, недавно созданной при РО. Командовали этим учебным заведением майор Шарыгин и батальонный комиссар Цирлин, преподавали — наши офицеры и несколько радиоспециалистов. Начинать все нужно было заново, с нулевого цикла. Не было людей, пособий, материально-технических средств, продовольствия и, самое главное, опыта и теоретической подготовки у большинства командиров-начальников.
Помимо привезенных нами из Москвы парашютов, агентурных раций, небольшого запаса оружия, тола и продовольствия, в РО не имелось ничего. Не было автотранспорта, гражданской экипировки, пайков для текущего довольствия сравнительно большого количества разведчиков, число которых все увеличивалось. Однако выход был найден. Командование фронтом снабдило нас «чрезвычайными» полномочиями. Нам были выданы мандаты, предоставляющие право отбирать у всех учреждений Сталинградской области, за исключением обкома ВКП(б), легковой и грузовой автотранспорт, забирать для нужд фронта в торговых организациях гражданскую одежду и продовольствие, для переменного состава были выданы красноармейские пайки, и вскоре мы имели все необходимое для развертывания подготовки разведчиков. Правда, не обошлось и без курьезов. 20.08.1942 г., возвращаясь из разведшколы, одно из подразделений которой находилось на левом берегу реки в деревушке Суходол, мы обогнали автомобиль «М-1». Задержали, проверили документы. Владельцем его оказался секретарь Калачского райкома ВКП(б), обеспечивший себя запасами ГСМ, продовольствия, водки и фиктивными документами, свидетельствующими о том, что он якобы является командиром истребительного батальона, однако указать, где находится его подразделение, «командир» не смог. Шофер мошенника, оказавшийся более порядочным, чем его шеф, попросил направить его в какую-либо часть, т.к. ему, по его словам, было стыдно болтаться в тылу, в то время как его товарищи воюют. Высадив незадачливого районного руководителя, не понявшего своей роли в столь грозное время, мы отобрали его автомобиль для нужд фронта, в чем выдали расписку, как это делали обычно всем.
22.08.1942 г. я внезапно был вызван к члену Военного совета фронта, секретарю Сталинградского обкома ВКП(б) Чуянову. Кратко подготовив доклад о состоянии дел в разведке, я прибыл в указанное время. Каково же было мое удивление, когда Чуянов с места в карьер предъявил мне обвинение в бандитизме и потребовал письменного объяснения, на каком основании мною была отобрана злосчастная «эмка» у районного вельможи. Мандат на право конфискации любого гражданского автотранспорта несколько успокоил члена Военного совета, но он продолжал утверждать, что я, как член партии, из чувства уважения к партийному руководителю не должен был трогать имущество райкома. Меня удивила столь нежная забота о дезертире, пытавшемся удрать с фронта по подложным документам, и я высказал свое мнение о нем, добавив, что такие руководители должны привлекаться к уголовной ответственности по законам военного времени. Приказав вернуть автомашину, Чуянов, не поинтересовавшись работой отдела, его нуждами и задачами, отпустил меня, очевидно, тут же забыв об отданном приказании, которое я даже при желании не мог выполнить, т.к. автомобиль к тому времени был уже разбит при переправе. Мне казалось, что члену Военного совета при громадном объеме ответственности за судьбы фронта, города, людей нужно было выделять из массы вопросов наиболее важные.
23 августа с утра начались массированные налеты на город фашистской авиации. Непрерывный рев моторов, вой бомб, грохот разрывов, рассыпающиеся каменные здания, море огня, охватившего деревянные строения, обезумевшие от ужаса дети, женщины и старики, мечущиеся по улицам, — все это далеко превзошло виденное ранее и на всю жизнь врезалось в память.
Противовоздушную оборону города составляли главным образом зенитки, которые не смогли в должной мере прикрыть его от массированных налетов. Наша авиация почти отсутствовала. Одиночные самолеты «И-16» сбивались немецкими «Me-109», сопровождавшими пикирующие бомбардировщики, без особого труда, несмотря на самоотверженность наших пилотов, т.к. скорость «Мессеров» значительно превосходила скорость наших истребителей. Все это создавало возможность для немцев безнаказанного полета над городом и прицельного бомбометания. Сотни очагов пожаров, вызванных немецкими «зажигалками», никто не тушил. Отсутствовали пожарные команды, не работал водопровод. Спасением гражданского населения практически никто не занимался. Оставшиеся в городе местные жители были предоставлены самим себе. Тысячи людей бросились к Волге и пытались под огнем переплыть ее на подручных средствах — лодках, бревнах, досках. И над всем этим адом кружили, как на параде, немецкие бомбардировщики, сбрасывая бомбы и расстреливая людей из пулеметов. В первый же день было совершено свыше 1000 вражеских самолетовылетов, превративших город и особенно его центр в груду пылающих развалин. Нетронутыми оставались нефтехранилища и элеватор, которые, очевидно, немцы надеялись захватить вместе с содержимым для своих целей.
Тяжелые картины смерти и разрушения можно было видеть повсюду.
Запомнилось крытое убежище на дворе, окруженном деревянными домами. При налете в него набилось множество людей. Дома загорелись и образовали гигантский круговой костер, в центре которого располагалось укрытие с находившимися в нем жителями. Они почувствовали огонь только тогда, когда снаружи, на поверхности, он уже не давал возможности выйти из огненного кольца. Все, пытавшиеся спастись в укрытии, сгорели.
Пылали госпитали с ранеными и больными. Малочисленный медперсонал пытался спасти тех, кто не мог двигаться, и погибал от бомб, пуль, завалов, огня вместе с ними. На одной из улиц нас со Смоленковым остановила плачущая женщина. Она просила помочь, но не ей, а раненому старшему лейтенанту, выползшему из-под развалин горевшего госпиталя. Он был под огнем перенесен мужем этой женщины в подвал, где его семья укрывалась от бомбежки. Раненый был в весьма тяжелом состоянии, и нам удалось определить его на одну из машин, следовавшую за Волгу. Надо было видеть, как благо дарили нас эти чудесные люди. А ведь благодарить, а может быть, и наградить за спасение раненого командира нужно было их.
Трудным было снабжение защитников города. Доставка всего необходимого для боя и эвакуации раненых через Волгу осуществлялась на баржах с буксирами и катерами. Переправы постоянно находились под воздействием авиации противника, а прикрывались, на первых порах, почти одним зенитным огнем. Насколько важным было значение переправ для обороны города, можно судить по тому, что с ноября на них постоянно дежурили заместители командующего фронтом, определявшие очередность движения людей и техники через Волгу. Количество лиц, коим разрешалось беспрепятственно и вне очереди переправляться в ту и другую сторону, было весьма ограничено, и им выдавались специальные пропуска.
В сентябре в одну из поездок на тыльную сторону, как раз когда наша большая волжская баржа, нагруженная автомашинами и сотнями раненых, медленно буксируемая маленьким катером, находилась где-то посередине реки, на нее налетел немецкий пикировщик. С воем неподалеку падали бомбы, поднимая высокие столбы воды. Среди раненых поднялась паника. Некоторые из них бросались в воду, и среди криков, стонов, воплей терялся слабый голосок медсестры, совсем еще девочки, бегавшей от одной группы раненых к другой и успокаивавшей их. Она хватала ползущих к бортам солдат за руки, уговаривала их, как маленьких детей, хотя каждый из них был значительно старше ее: «Родненькие, успокойтесь, он не попадет, только не прыгайте, все будет хорошо». Эта маленькая девушка, почти ребенок, не видела личной опасности. Она спасала вверенных ей людей, не думая о себе. К счастью, одна из бомб, предназначавшихся нам, попала в стоявшую на отмели баржу с лесом. От взрыва веером разлетелись в стороны бревна и доски. Летчик, решив, очевидно, что его задача выполнена, а может быть, израсходовав весь боекомплект, отвалил в сторону. Только тогда у сестры наступила реакция… Она разрыдалась. «Восемь человек, восемь человек утонули, я же им говорила», — всхлипывала она. У причала к девушке подошел уже пожилой, заросший седой щетиной капитан с завязанной окровавленными бинтами головой и рукой на перевязи. Как бы между прочим он сказал: «Дочка, если бы у меня был орден, я снял бы его и отдал тебе. Спасибо тебе от всех нас!»
В конце августа 1942 года, во время одного из ожесточенных налетов фашистской авиации на Сталинград, наши зенитчики сбили немецкий истребитель «Мессершмитт-109». Выбросившийся с парашютом пилот приземлился на окраине города и был схвачен нашими бойцами. Жители разрушенного, пылающего
