она намертво примерзла, а во-вторых, я вспомнил, что это пятый этаж. С лихорадочной быстротой я стал одеваться, надел даже свое кожаное пальто со злосчастным поясом, шапку-ушанку и сел на стул, зажав уши руками, чтобы не слышать этих ужасных звонков в дверь. Припомнив случай, когда меня «подловила» мать московской Тамары, я констатировал, что это были «цветочки». «Ягодки», может быть даже свинцовые и выпущенные из огнестрельного оружия, придется пожинать, видимо, сейчас.
Наташа заперла дверь на цепочку, заметив при этом, что звонки прекратились. Я отпустил руки от ушей — звонков, действительно больше не было.
— Ушел, гад, — удовлетворенно констатировала Наташа, но преждевременно. Вдруг раздались стуки в пол, то есть в потолок нижней квартиры.
— Он зашел к Корнеевым, — поняла Наташа, — они открыли ему и впустили. Эти гады ненавидят меня, они уже жаловались на наши с тобой ночные «концерты» (что-то не помню о чем это?), они все расскажут и ему!
Видимо, Игорь стучал шваброй по потолку. Неожиданно рассвирепев, Наташа стала в ответ топать ногами. Стуки затихли. Тогда Наташа, что-то вспомнив, отбила ногой в пол четкий, знакомый большинству русских мотив: «А иди ты на хер!»
Посыл был понят, и в ответ в пол опять затарахтели. После полуночи стуки затихли, казалось, что все устаканилось. Несмотря на призывы Наташи раздеться и бурной любовью выразить «гадам» свое презрение, я так и сидел одетым часов до двух ночи на стуле, а потом так же одетым прилег. В шесть часов утра я встал, Наташу разбудить мне так и не удалось, она не открывая глаз, стала пинаться ногами. Тогда я бесшумно открыл дверь и, выглянув на лестницу, посмотрел вниз — там было пусто. Тихо захлопнув дверь, я как кот, мягкими прыжками, в секунду спустился на два этажа. Начиная с третьего этажа, я шел спокойно, а уж из подъезда вышел вальяжно, гордо, и не торопясь. Попробуй, докажи, откуда я! И подняв воротник пальто, я прогулочным шагом двинулся к общежитию.
В дверь общежития пришлось стучать довольно долго — дежурная тетя Маша спала и никого не ожидала в гости полседьмого утра. Извинившись, я наврал: «Только что из аэропорта!» — и прошел к себе на второй этаж. Вот откуда меня уж никто не выгонит! Хорошо дома!
Днем я несколько раз заходил на кафедру химии и все-таки застал Наташу. Она была в огромных солнцезащитных очках, не очень-то скрывавших густо напудренный фингал. «Дермаколов» тогда у нас еще не было!
— Все о'кей! — жизнерадостно воскликнула она. — Утром он снова позвонил в дверь, и я открыла. Первым делом он спросил про фингал, а затем уже про то, почему я его не пустила. Я и ответила, что приняла его за пьяного, хотя и сама была выпивши. Он простил меня, и мы даже немного поддали с утра. Приехал он всего на один день, вечером уезжает. Заскочил сюда он нелегально, его послали в командировку в Свердловск поездом, а он быстро самолетом — и сюда. Боюсь, как бы не заразить его, придется напоить до поросячьего визга, чтобы не приставал. Мы-то уже свои, зараза к заразе не пристает! — успокоила она меня.
Мне ничего не оставалось, как поститься этой ночью и принимать пачками тетрациклин с норсульфазолом. Весь вечер я просидел у Абросимовых, они никак не могли понять, почему я не у Наташи. Я придумывал всякие небылицы, — устал, дескать, надоело, надо же и у себя дома побыть. Лена хитро улыбнулась мне — подумала, наверное, что-то про «критические» дни. Как будто мы по пьянке их замечали!
Гене пришла из Баку (его родины) посылка с фруктами, называемыми «фей-хоа». Я очень любил эти фрукты еще по Грузии и ел их с удовольствием. Гена мне и надавал с собой этих, снаружи зеленых, а внутри красных, с сильным запахом йода фруктов, вкус которых описать трудно. Фрукты были уже немного перезрелые и мягкие, полежавшие, наверное, изрядно в ящике при пересылке.
А поздно вечером в общежитие прибежала Наташа, заскочила к Абросимовым, где тут же и рассказала, что муж приезжал. Лена, укоризненно посмотрела на меня; Абросимовы ведь про мужа знали, в отличие от меня. Мы забрали «фей-хоа» с собой, по дороге захватили выпивку, закуску и потопали на пятый этаж обмывать отъезд мужа.
— Не дала ему! — хвасталась Наташа, — напоила в усмерть и он почти не приставал. А потом — в Курумоч!
Мы постелили на матрасы чистые простыни и спешно легли «спать». Я изрядно (за пропущенную ночь) задержался на матрасе Наташи и уже за полночь перебрался на свой.
Утром, часов в семь, меня разбудили вздохи и причитания Наташи. Горел свет, Наташа стояла на коленях над своим матрасом и плакала, почему-то разглаживая простыню руками.
Я вскочил и увидел, что простыня на том самом месте, как говорят, «в эпицентре событий», была вся в каких-то багровых пятнах с фиолетовыми каемками, пахнущими больницей.
— Ты дала ему! — вскричал я, схватив даму за горло, — а меня опять обманула! Вот он тебя и заразил какой-то страшной болезнью, а самое худшее, что ты успела заразить и меня! Теперь бициллином не отделаешься!
Наташа с рыданиями призналась, что, конечно же «дала» ему, муж все-таки, а обманула, чтобы не нервировать меня.
— Что теперь делать, что теперь делать! — причитала несчастная обманщица в отчаянии. Да и я был недалек от этого — не хватало только этой новой «могилевской» болезни, которую принес из этого города «наш муж» Игорь. До меня, кажется, стал доходить тайный и ужасный смысл названия этого города…
Я снял простыню, чтобы посмотреть пятна, «на просвет» и обомлел: на матрасе лежали раздавленные в блин мои любимые фрукты — «фей-хоа»! Видимо, вечером я их второпях положил на Наташин матрас, а она, не заметив зеленых фруктов на фоне зеленого же матраса, накрыла их простыней. И тут мы их размолотили в блин в наших любовных схватках!
— Наташа, а ведь бутылка с тебя! — сказал я плачущей леди загадочным тоном. Леди повернула ко мне удивленное, заплаканное, с фингалом лицо, а я поднес к ее носу раздавленные фрукты с непривычным запахом и для русского уха названием.
— Ети твою мать! — только и сумела произнести моя прекрасная леди.
— Маму не трогай! — пригрозил я ей, и послал ее, радостную, в магазин — за бутылкой.
С тех пор непривычное для русского слуха название этой экзотической фрукты стало для меня еще и неприличным…
Счастливая новогодняя ночь
Эффект двойной удачи — избавления от мужа и неизвестной болезни, поверг меня с Наташей в эйфорию, а она, в свою очередь, в загул. Мы и так вели не особенно скромный образ жизни, а теперь и вовсе перестали стыдиться общественности. Ходили на виду у всех в ресторан «Утес», имевший в городе дурную славу, напивались там до чертиков, а по ночам бегали в этот же «Утес», где у сторожихи Гали можно было купить пол-литра «Российской» за 5 рублей (вместо 3,62 в магазине).
Но неумолимо приближался Новый 1968 год. Про студентов мы (я то ничего, у меня занятий не было, а вот Наташа была задействована в учебном процессе!) совсем уже позабыли, как вдруг часов 9 утра в дверь опять зазвонили.
Наташа вскочила с матраса и, подбежав к двери, грозно спросила: «Кого носит в такую рань?».
Я не слышал, что ей ответили, но в комнату она вбежала резво и приказала: — Матрасы — в ту комнату, сам тоже! Забыла про зачет, который назначен на 8 часов утра! Студенты приперлись!
Я «мухой» оказался с нашими матрасами и подушками в маленькой комнате, туда же полетели пустые бутылки и остатки закуски, после чего дверь закрылась. По своеобразному гулу я понял, что в большую проходную комнату запустили группу. Платье и белье Наташи валялись на ее матрасе, и я понял, что она принимает студентов в тонком, старом и рваненьком халатике на голое тело! Хотя бы волосы в порядок привела, а то шиньон ведь на боку висит!
— Все заполните зачетки, чтобы мне осталось только подписать! — услышал я голос Наташи, не пришедшей еще в себя после вчерашнего. Студенты, сопя, принялись заполнять: «Химия — Летунова —
