мимо телефонной будки и вижу — в ней стоит рослая, хорошо одетая красивая девка, почему-то босая, и пьяным голосом кричит в трубку:
— Гиви… твою мать, дай мне Шоту! Шота — ты? А где он? Тьфу, твою мать! — плюет в трубку и бросает ее висеть на проводе.
Я строго выговариваю ей, что так делать не следует, вешаю трубку, и замечаю, что с грузинами, да и вообще с кавказцами дело иметь опасно…
— Тебя как зовут? — вдруг спрашивает девица с отчаянным выражением на лице.
— Влип, — думаю я — это же курам на смех — советую не иметь дела с кавказцами, а сам — при таком имени…
И отвечаю ей по-еврейски — вопросом на вопрос:
— А тебя?
— Я — Маша! — пьяным голосом отвечает девица, выходит из будки, берет меня под руку, — пошли!
— Куда? — в ужасе спрашиваю я.
— К тебе, ко мне — безразлично! Мне плохо — понимаешь? — заглядывая мне в глаза, быстро говорит босая Маша.
— Как не понять — самому плохо! — и я, взяв грех на душу, веду Машу в квартиру Алика.
Мы выпиваем, что осталось, а осталось почти все; Маша рассказывает мне какую-то ахинею про ее любимого Шоту и «пидораса» Гиви. Она плачет, целует меня и спрашивает не грузин ли я, так как очень похож на ее Шоту…
Маша сама тянет меня в койку, и ведет себя там очень страстно, приходится даже прикрывать ее рот, чтобы соседей не испугать. Потом мы выпили еще и забылись.
Просыпаюсь я часов в шесть — Маши нет рядом. На цыпочках выхожу из комнаты, а моя рослая босоногая фея, в чем мать родила роется в ящиках Аликиного комода…
Вот почему Шота «игнорирует» Машу — она же воровка! — доходит до меня.
— Маша! — громко крикнул я, голая леди вздрогнула и выпрямилась, — у тебя туфли украли?
— Украли, — кивает она головой, как болванчик — украли!
— Но разве это хорошо, — продолжаю я, — вот ты и ходишь босая! Квартира эта чужая, понимаешь ли ты, подо что меня подводишь? Ложись! — как офицер солдату, приказываю я.
Маша забежала в «нашу» комнату и мигом исполнила приказ.
— До чего ж хороша девица — между делом думаю я — и красива, и страстна
— а воровка! Да и проститутка, уж точно! Жалко, а какой любовницей могла бы стать!
Утром она выпила крепкого кофе, я — чаю. Даю ей двадцать пять рублей на туфли; не итальянские, конечно, но неплохие советские купить можно. И выпроваживаю с поцелуем за дверь. Мне пора ехать на дачу Алика, а это верст семьдесят на электричке, а потом пешком километра четыре.
Преодолеваю этот кошмарный путь, калитка на участке открыта, стучу в дом. Двери открывает Алик и таращит глаза от удивления:
— Что случилось? Пожар, ограбление?
— Да нет, с квартирой все в порядке, а Люба — у тебя?
Глаза у Алика вытаращились по максимуму, и он только спросил:
— А с тобой тоже все в порядке? Что ей здесь надо?
Тогда я пояснил ему ситуацию, и он все понял.
— Девки сговорились, и решили нас проучить — пока тебя, да и мне надо ждать подлянку! Хочешь, оставайся — погуляем, выпьем, а хочешь — иди, выясняй отношения!
Я поблагодарил и побежал на станцию. У меня начиналось состояние лихорадочной любовной гонки, такое состояние Киплинг называл «амок». Что делать? Звонить Любе, выяснять отношения? Ведь мы с ней договорились ехать на море. Кто лукавит — Люба или Алик? А вдруг Люба — у Алика на даче, спряталась в доме? Тогда зачем он приглашал меня остаться?
Еле дотерпел до прихода электрички, прибыв в Москву, наменял на вокзале двушек и принялся звонить.
У Любы в трубку ответил мужской голос, попросил назваться. А когда я это сделал, то послал меня матом подальше. Мне показалось, что говорил он с армянским акцентом. Тогда я снова набрал номер Любы, и когда услышал его «але?», то вслух вспомнил все самые грязные армянские ругательства. Я продолжал их вспоминать даже тогда, когда трубку повесили. Все — Любу надо вычеркнуть!
Меня била лихорадка. Решено — звоню Бусе.
— Привет! — добродушно откликается Буся.
— Позови Тамару! — прошу я.
— Тамар — тебя! — кричит Буся, потом в трубке слышна какая-то перебранка, и Буся удивленным голосом отвечает мне: — Не хочет подходить! Разбирайтесь сами, не впутывайте меня в свои дрязги! — уже кричит Буся и вешает трубку.
Я в бешенстве — куда податься? И вдруг я вспоминаю — Таня! Моя самая яркая любовь в молодые — аспирантские и даже «кандидатские» годы! Звоню.
— Таня, я в Москве проездом, так хочу видеть тебя, как, зайти можно?
В трубке долгое молчание, а затем Таня отвечает:
— Хорошо, заходите, Нурбей Владимирович!
Заметно, что она немного выпила. Бегу, лечу к Тане. Успеваю взять бутылку и цветы. Таня дома одна, но смотрит странно, говорит на «вы».
— По какому случаю вспомнили обо мне? — с вызовом говорит Таня, на глазах ее блестят слезы, — узнали, что замуж выхожу?
Я только рот открыл. Вот этого не ожидал! Хотя женщина она — молодая, красивая!
— За кого? — интересуюсь я.
— Ты его должен знать, — в вашем отделении ЦНИИСа работает, кандидат наук, — и Таня назвала фамилию.
Я припомнил невысокого крепкого человека, боксера, кажется. Чуть старше меня, а вот как звать — забыл.
— Нурбей Владимирович, — Таня снова перешла на «вы» и голос ее стал серьезен, — подумайте, и если у вас отношения ко мне серьезные, то я дам ему отвод!
Я опять остался с открытым ртом. Таня плакала, уже не сдерживая себя. Я открыл бутылку, налил ей и себе. Выпив, она успокоилась.
— Сколько пережила, ты же ничего не знаешь! — только начала Таня, и тут раздался звонок. Таня вышла открыть дверь и вошла на кухню вместе с женихом. Жених, подозрительно глядя на меня, кивнул, и вынул из портфеля бутылку водки.
— У тебя, я вижу, гости! — угрожающим тоном проговорил «жених», обращаясь к Тане.
— Брось ты, давай лучше выпьем! — предложил я и разлил мою бутылку по стаканам.
Молча выпили. Вдруг Таня, не выдержав напряжения, разрыдалась. Жених сжал кулаки.
— Уходите, Нурбей Владимирович, лучше уходите! — рыдая, причитает Таня,
— ничего хорошего из этого всего не выйдет!
Я только хотел спросить, из чего это «всего» ничего не должно выйти, как получил резкий удар в челюсть. Из глаз — искры, сознание — сумеречное. Тут поднялся крик вперемежку с матом. Опомнившись, я схватился за холодильник и нанес мой любимый удар ногой в живот обидчику-жениху. Тот падает, успев схватить меня за ботинок. А так как ботинок был без шнурков, то он свободно снялся и оказался в руках жениха. Зато нога осталась со мной. Таня обхватила жениха руками, не давая ему продолжать драку. Я осмотрелся, ухватил с холодильника непочатую бутылку водки и, хотел, было, врезать обидчику. Но потом передумал, сунул ее за пояс, и как был без ботинка, так и выскочил за дверь.
Но это уже был не я, а неразумный, одичавший зверь. Я помнил квартиру Буси на Сиреневом бульваре и решил ехать туда.
— Убью обоих гадов! — вертелась пьяная мысль в голове. Но все-таки решил снова позвонить из автомата.
— Буся, я еду к тебе! — страшным, с моей точки зрения, голосом проговорил я, — убью и ее и тебя!
