держались эти цифры, или вернее буквы, недели две. Так что, времени на то, чтобы познать свою принадлежность, у носителей этих знаков было предостаточно!
Дома мне попало от мамы, которой директор успел позвонить на кафедру и сообщить, все, что думал обо мне еще до нашего разговора. Сулико Ефремович до директорства был доцентом института, где работала мама, и даже был знаком с ней.
Тебя не приняли в комсомол, тебя выгонят из школы, у тебя все не так, как у людей, ты — ненормальный! — причитала мама, — посмотри на Ваника, как он помогает маме …
Этого я не вытерпел. Это «посмотри на …» я слышал часто, и смотреть мне предлагалось на личностей, подражать которым мне совсем не хотелось. И главное — стоило маме предложить мне посмотреть на кого-нибудь, как пример для подражания тут же проявлял себя во всей красе.
Посмотри на Вову … — и Вова вскоре попадает в тюрьму; — посмотри на Гогу … — и Гога оказывается педерастом (случай, надо сказать, нередкий на Кавказе); — посмотри на Кукури (есть и такое имя в Грузии!), и несчастный дебил Кукури остается на второй год.
Ванику это «посмотри на …» тоже даром не прошло. Вскоре он был скомпроментирован перед соседями тем же манером, что и Гога. Но об этом я скажу еще отдельно, так как история эта рикошетом, но очень чувствительным, задела и меня.
Мама, — сказал я решительно, — из-за твоих советов меня били и надо мной издевались и в детском саду и в школе; из-за твоих советов я казался ненормальным всем товарищам; своими постоянно мокрыми брюками я тоже обязан твоим советам. Хватит, теперь я попробую пожить своим умом, что сочту нужным
— бить, кого надо, матюгаться прямо на улице — все буду делать и буду отвечать за свои поступки …
Вот за это Фаина любит не тебя, а Томаса, и такого тебя никто не полюбит …
Это было запрещенным приемом; ударить маму я не мог, но и стерпеть этих слов — тоже. Все помутилось у меня в голове, и я рухнул в обморок.
Раньше со мной этого не случалось. Когда я пришел в себя, мама извинилась, чего тоже раньше не было.
Обозленный своим положением брошенного ухажера, я вымещал свою злобу в классе. Так как там остались еще «непокорные», я применял к ним комплексную методику — то у них неожиданно загорался портфель, то их одежда начинала невыносимо вонять — это от сернистого натрия, вылитого на сиденье парты. Очень успешным оказалось использование серной кислоты — даже следов ее на парте было достаточно, чтобы во время глажки на одежде появлялись сотни дырок.
Но самым устрашающим оказался взрыв в туалете. Как я уже рассказывал про это самое замечательное помещение в школе, оно было построено на азиатский манер — дырка и два кирпича по сторонам. Упомянутая дырка оканчивалась этаким раструбом наверху, видимо, чтобы не промахнуться при пользовании. Эти раструбы на нашем первом этаже были заполнены вонючей жижой почти до верха.
Я набил порохом четыре пузырька из-под лекарств, завел в пробку по бикфордову шнуру. К каждому из пузырьков, по числу очков в туалете, я привязал тяжелый груз — большую гайку, камень и т. д. Дождавшись когда в туалете не было посетителей, я быстро «прикурил» от сигареты все четыре шнура и бросил по пузырьку в каждый раструб. После чего спокойно вышел из туалета. Секунд через двадцать раздались четыре взрыва, вернее даже не взрыва, а всплеска огромной силы, после чего последовали странные звуки сильного дождя или даже града.
Я заглянул в туалет уже тогда, когда там раздались крики удивления и ужаса забежавших туда учеников. Картинка была еще та — весь потолок был в дерьме и жижа продолжала капать оттуда крупными фрагментами. Я представил себе, как взорвавшиеся пузырьки с порохом, развив огромное давление, вышибли жидкие «пробки» вверх, мощными фонтанами, ударившими в потолок. Замечу, что если бы это был не порох, а обычная взрывчатка, то, скорее всего, разорвало бы трубопровод в месте взрыва. Как это бывает с пушкой, где снаряд взрывается, не успев вылететь из ствола. А порох превратил канализационную трубу в подобие пушки, выстрелившей своим биологическим снарядом в потолок.
Все догадывались, что это затея моя, но доказательств не было. Сейчас бы в эпоху терроризма, исследовали бы все дерьмо, но нашли бы обрывки бикфордовых шнуров и осколки пузырьков. Назвали бы это «самодельным взрывным устройством» и непременно разыскали бы автора. А тогда просто вымыли туалет шлангом, и посчитали, что это из-за засора в канализации.
К слову, туалеты прочистились замечательно! Взрывом, как мощным вантузом их прочистило так, что до окончания школы я уже засоров не замечал. Безусловно, в классе этот случай среди учеников обсуждался. Все невольно посматривали на меня. Но я, не принимая намеков на свой счет, заметил просто, что если бы во время взрыва кто-нибудь находился бы в туалете, а тем более, пользовался бы им, то он уже не отмылся бы никогда.
Надо сказать, что я был перепуган масштабами этого взрыва и решил мои безобразия прекратить. К тому же, в классе не осталось ни одного смельчака, который бы решился теперь обратиться ко мне иначе, чем «батоно». А я сделал вывод, что сила — это лучший способ борьбы с непокорным народом. Особенно, не успевшим вкусить демократии.
Расстрел
Тем временем наступил 1956 год, последний для почти тысячи студентов и школьников Тбилиси. Я был в самом центре тогдашних событий марта 1956 года в столице Грузии. Меня до сих поражает умалчивание этих страшных событий в центральной прессе. Про Новочеркасск, Познань, Будапешт, Прагу — пишут и даже по телевидению показывают. Про Тбилиси конца прошлого века, когда советские войска забили саперными лопатками несколько женщин и стариков — тоже. А про то, когда около восьмисот (это самые усредненные данные) человек, в основном молодежи, были расстреляны, задавлены и утоплены в центре Тбилиси — упорно умалчивают даже сейчас. При том, как грузинские газеты уже с конца 80-х годов (т. е. еще в СССР!) открыто посвящали этому событию огромные статьи.
Я начну рассказ об этом событии издалека — с описания жизни обыкновенного тбилисского юноши, родившегося и воспитанного в годы «культа личности». Юноша, который до этих дней воспринимал любовь «партии и правительства» к своему народу всерьез, сталкивается с чудовищным предательством — и взрывается.
У меня в детстве был целый иконостас портретов Сталина, я обращался к нему утром и вечером. Как я теперь понимаю, молился. Правда, молился и Боженьке, но потом просил за это прощения у Сталина.
И вот в 1952 году я узнал, что Сталин приедет в Тбилиси. Как должен поступить сын, когда приезжает отец? Я так и поступил — пошел встречать отца на вокзал. Взяв, естественно, с собой свой фотоаппарат «Комсомолец».
Я думал, это будет бронепоезд, с красными флагами. Но сталинский вагон оказался обычным с виду; проводник распахнул двери, протер тряпкой поручни и отодвинулся куда-то вглубь вагона. Сердце мое заколотилось. В проеме под аплодисменты показался Сталин. Я почему-то думал, что Сталин — молодой, высокий и энергичный, а увидел полноватого, рябого старика в белом кителе с брюшком и усталым взглядом. Видимо, дорога утомила старика. Это было мое первое потрясение. Второе не заставило себя ждать.
Старик устало помахал рукой толпе, а потом сделал то, чего я никак не ожидал увидеть. Вместо того, чтобы молодцевато, как и подобает Вождю Всех Пролетариев Мира, выскочить из вагона, гордо подняв голову, он вдруг, медленно топчась на месте, повернулся к публике спиной, и, выпятив вперед зад в белых брюках, стал неторопливо и аккуратно спускаться по лестнице на низкий перрон, держась за протертые проводником поручни. Я протиснулся со своим «Комсомольцем» поближе и, дождавшись пока Сталин глянет в мою сторону, щелкнул.
Фотография получилась. Я берег ее всю жизнь, перевозил с квартиры на квартиру и из города в город. Снимок изрядно пожелтел, видимо, я, по пионерской неопытности недодержал его в ванночке с закрепителем. А потом, когда я уже окончательно осел на своей квартире в районе «Автозаводской», он
