правом голоса. Зато и не воевали. И не пахали… Можно сказать по-другому: женщины не воевали и не пахали, и поэтому не обладали правом голоса. Логично, если судьбы страны определяет тот, кто за нее погибает, а не тот, кто варит кашу в горшке (подробнее об этом см. в моей книге «Конец феминизма, или Чем женщина отличается от человека». — А. Н.).
И все-таки, не имея власти юридической, римские женщины играли в римском обществе очень заметную роль. И эта особенность отпечаталась и позже проявилась в той цивилизации, которую мы называем Западной.
Столь исключительное (на фоне прочих стран) положение римских женщин, возможно, определялось архитектурой римских домов. В римских домах не было гинекеев, то есть отдельных помещений в задней части дома специально для женщин, как у греков. Римские женщины не жили в отдельных гаремах, как на востоке, или в уединенных теремах и светелках для девиц, как на Руси. Римский дом совсем другой: его центроосновой был атриум — нечто похожее на внутренний дворик, зал вокруг маленького бассейна, куда стекала дождевая вода из светового проема в крыше. Атриум — это как бы маленький домашний Форум, вокруг которого концентрировалась жизнь семьи. Такой дом просто конструктивно не предполагает слишком сильного разделения членов семьи.
Римская женщина не была изолирована от общественной жизни, она появлялась с мужем на пирах, гуляниях, на представлении в амфитеатре… Женщин сажали на почетные места, их уважали, даже консул, идя по улице, уступал женщине дорогу. Случалось, римские жены поколачивали своих мужей, чего и представить себе невозможно на Востоке. «Везде мужи управляют мужами, а мы, которые управляем всеми мужами, находимся под управлением наших жен», — саркастически восклицал Катон.
Ах, эти римские женщины! Прямой нос, темные глаза, гордый поворот головы, завиток волос на изгибе шеи… Боевые подруги — вот кем они были по своему статусу. «Особенно замечательно, — пишет историк Поль Гиро, — что среди героинь древнего Рима, в противоположность Греции, не было ни одной куртизанки; все это чистые девушки, верные жены, преданные своему долгу матери… Римляне поняли, что семейные добродетели так же необходимы для существования государства, как доблесть…»
Это позже, перед самым закатом империи, римские матроны пустятся во все тяжкие, а тогда, на переломе времен, они вполне разделяли убеждения Сенеки в том, что для женщин «разврат не просто порок, а нечто чудовищное».
Напрямую римские женщины в политике не участвовали, но опосредованно… Тот же самый Сенека был обязан высокой должностью хлопотам своей тетки — она возглавила его избирательную кампанию.
«Дело дошло до того, — продолжает Гиро, — что однажды в сенате поставлен был на обсуждение вопрос, можно ли позволять правителям провинций брать с собой жен. Один суровый сенатор — Цецина Север — горько жаловался на всевозможные злоупотребления, причиной которых были женщины, и заявил… что женщины царствуют в семье, в суде и в войсках. Резкость Цецины не нашла, впрочем, сочувствия и, хотя обычно сенат не упускал случая восхвалять прошлое, но на этот раз большинство было того мнения, что… очень хорошо сделали, смягчив суровость вредных законов (против женщин. — А Н.), и проконсулам была оставлена свобода брать с собой свои семейства. Все, однако, должны были признать, что… не было ни одного обвинения в лихоимстве, в котором не была бы замешана жена правителя, и все провинциальные интриганы обращались к ней, и она вмешивалась в дела и решала их… бывали женщины, которые на коне около своего мужа присутствовали при учении, производили смотр и даже обращались к войскам с речью. Некоторые из них приобретали популярность в легионах, и не раз солдаты и офицеры скидывались, чтобы поставить статую жене своего командира… Такой независимостью женщины пользовались вследствие вошедшей в обычай снисходительности по отношению к ним, а не на основании каких-нибудь правил. Гражданские законы совершенно этому противоречили, философия относилась к этому не менее сурово».
Да, все так, законы были суровы. Но римляне любили своих женщин больше, чем законы…
Брак римлянина и римлянки был вполне равноправным союзом. Он считался господином, она — госпожой. На супружескую жизнь смотрели вполне современно: супруги должны вместе пройти по жизни и в горе, и в радости. «Я вышла за тебя замуж, — говорит, по свидетельству Плутарха, Порция своему мужу Бруту, — не только чтобы спать и есть с тобой, как гетера, но чтобы делить с тобой и радость, и горе».
Развод был редким явлением. Скажем, когда римский полководец Эмилий Павел задумал развестись, друзья хором отговаривали его от этого неблагоразумного поступка. Эмилий ничего не отвечал, лишь молчал угрюмо. А мог бы ответить, как один из героев Плутарха: «Некий римлянин, разводясь с женой и слыша порицания друзей, которые твердили ему: «Разве она не целомудренна? Или не хороша собой? Или бесплодна?» — выставил вперед ногу, обутую в башмак… и сказал: «Разве он не хорош? Или стоптан? Но кто из вас знает, в каком месте он жмет мне ногу?».
В Риме процветали даже женские организации, которые играли определенную роль в общественной жизни, вмешиваясь в дела муниципий, — вот сколь далеко продвинулась эмансипация в этой древней цивилизации!..
Вернемся, однако, к столкновению женщин и Катона. Этот случай имеет свою предысторию. После поражения при Каннах, в то невероятно тяжелое для страны время, был принят закон о трауре. Закон Оппия (именно этот трибун внес в сенат данный законопроект) запрещал женщинам носить украшения весом более 13,5 г золота, наряжаться в пурпур, ездить с мигалками в пределах Садового коль… тьфу!.. ездить в экипаже в пределах городских стен и ближе полутора километров от них.
Никто и не думал нарушать этот закон, когда шла тяжелейшая война, когда Ганнибал бросал вожделенные взгляды на Рим с высоты Эсквилинского холма, а трупами римлян была покрыта вся Италия. Но после Великой Победы… Во время разгульного веселья Ренессанса… Когда уже и мужчины стали наряжаться, завиваться, душиться и следить за модой… Обстоятельства настоятельно требовали отмены устаревшего закона! Женщины Рима собрались на Форуме и начали бессрочный митинг, добиваясь от сената аннуляции закона Оппия. Как замечает один из историков, «они шли на приступ закона с не меньшей стремительностью, чем их братья и мужья шли в это время на приступ македонских крепостей». (Я выше писал, что настал мир, но не настолько, чтобы уж чужих крепостей не брать…)
Вот тут и внес свой пятачок Катон. Он подговорил двух сенаторов наложить вето на отмену закона. Катон часто действовал через подставных лиц. И в деле с обвинениями Сципиона, и когда свои денежки в рост давал, что тогда считалось весьма и весьма некомильфо… «Женщин украшают не золото, не драгоценные камни и не пурпурные или расшитые платья, а стыдливость, любовь к мужу и детям, покорность и скромность», — говорил Катон. Он всерьез полагал, что приличным римским женщинам пристало носить только черное и неброское. Это же надо настолько не понимать женщин!..
Дальше случилось следующее. Виллы двух трибунов, которые наложили вето на отмену закона Оппия, окружили толпы возмущенных римлянок. Не в силах выдержать морального давления и криков слабого пола, трибуны замахали руками, сдались и отозвали свое вето. В конце концов, они ведь тоже были женаты!
Тогда к женщинам на площадь решительно вышел сам Катон. Вышел и… смутился под их взглядами.
И вот опять история через тысячи лет доносит до нас мелкую психологическую деталь, живую человеческую реакцию, которая вдруг освещает все удивительным светом…
Катон смутился. Непреклонный, аскетичный, злой, бледноглазый, рыжий Катон, чьим вторым именем была суровость, смутился.
Даже если бы мы ничего не знали о положении женщин в Древнем Риме, только этот момент открыл бы нам все. Да, юридические нормативы, касающиеся женщин, были строги, приравнивая положение женщин чуть ли не к рабскому. Но мог ли смутиться Катон под взглядами рабов? Раб есть вещь. Катон в своих трудах по сельскому хозяйству (очень был разносторонний человек) нудно перечисляет, чем правильно кормить рабов и как их размножать. Пишет, что старых и негодных лучше продавать. Раб для Катона — тот же вол. Можно ли смутиться под взглядом вола?..
Катон смутился под прямыми взглядами женщин. Господи, как порой мелочи тонко характеризуют и людей, и эпоху!..
Но Катон не был бы Катоном, если бы не попытался сопротивляться. Он хотел остановить великий блуд. И речь его, как речь каждого человека, убежденного в своей правоте, была полна горьких упреков,
