его особую привычку обращаться с машиной, как со знатным человеком. Майор уже ждал, что старый шофер сейчас же выселит из кабины садовника Василия Семеновича Суярова, а потом вежливо предложит и ему: «Не хотите ли немного размяться?»
— Сходить, что ль? — не оборачиваясь, спросил майор.
— Как знаете. Остановился сказать — колхозницы, те посмеялись… «Дескать, ищи их в тепле!» Ничего подобного: и старик и хлопцы, посмотрите, все они на посту.
Майор отшвырнул плащ. Шофер, подставляя ветру скуластое лицо, стоя на крыле машины, смотрел вдаль и смеялся в запыленные усы так, как будто его легонько щекотали подмышками.
— И ребята, как кузнечики, хоть квело, а прыгают! — и тут же, затаенно усмехнувшись, завел машину подальше в кусты.
— Вы смеетесь так, как будто они у вас на ладони, — недовольно заметил майор, видя далеко на косогоре за поднятой черной зябью что-то похожее на бредущий скот… Две фигурки впереди и одна, не то три — позади. В ветровой хмари фигурки людей казались одинаково темными и одинаково маленькими.
Шофер, спрыгнув с крыла, заводным ключом постукивал по шинам, проверяя исправность камер.
— Соображение, товарищ майор, такое, — не всякому встречному верь на слово.
Сойдя с машины, майор с некоторым раздражением спросил:
— Но почему вам надо верить?
— Экспертизу по глазам сдаю на сверхотлично!
«Какой самоуверенный», — подумал майор, и столкнувшись взглядом с садовником, вышедшим из кабины, спросил его:
— Василий Семенович, а вы чему усмехаетесь?
Высокий старый садовник, огладив коротко подстриженные седые усы, ответил:
— Радуюсь. Хлопцы-то с характером, пробиваются сквозь ветер. Телят ведет Марьи Захаровны сын — Михаил Самохин. Манера у него в землю посматривать.
— Точно! Вы, Василий Семенович, проходите курсы шоферов и садитесь за руль. Глаза у вас такие, что можно доверить любую машину, — похвалил старого садовника шофер и, обратившись к майору, сказал: — Товарищ майор, давайте ехать!
— Вы что, шутите?
— Не шучу.
— Ну, значит, не думаете, что говорите. Ребят надо забрать, — настойчиво проговорил майор, уже начиная убеждаться, что маячивший на гребне скот гнали Иван Никитич и ребята.
Шофер, отвернувшись от ветра, крутил цыгарку. Обветренный жесткий затылок его покраснел, когда он заговорил:
— Надо ехать… Мне доступней понять ребят. Своих в землянке стайка… А у вас, должно, сроду они не водились.
— Вот поэтому не хочу быть опрометчивым с чужими. Отцы у них на фронте. За эту прогулку отвечаю я! — обидчиво заявил майор и, поскрипывая кожей полушубка, стал ходить взад и вперед, на ходу объясняя, что сам он останется со стариком, а ребят нужно подвезти до Иловской. За ночь они отдохнут и потом вместе со стариком доставят коров по назначению.
— Оно, конечно, дело ваше, — заговорил шофер. — Вы тут старший, вам и распоряжаться. Только нескладно получается. Люди во какую дорогу прошли. Можно сказать, дом построили. Осталось покрыть и побелить его, а тут им няньку.
Запыленные усы шофера сердито дернулись, и он замолчал.
Майор, опешив, остановился. Он полностью соглашался с шофером, но должен был и сам видеть, здоровы ли ребята и старик, чтобы быть уверенным, что до Иловской, до переправы через Дон, они благополучно доберутся.
… Через несколько минут майор, шофер и садовник услыхали звон захлебывающегося на яростном ветру колокольчика.
Со склона в лощину, из-за голых кустов, им, будто на ладони, видно было, как приближались коровы. В голове стада, с палками через плечо брели запыленные Иван Никитич и Гаврик. В хвосте шагал Миша с ведром, висевшим на лопате за спиной, а позади Миши плелись связанные меж собой телята.
— Походная жизнь — она не сладка, а до крайности интересна и под уклон идет, — с усмешкой сочувствия заметил шофер.
Иван Никитич невдалеке от дороги остановился, повернулся узкой костлявой спиной.
— Михайло, — послышался его охрипший голос, — не напирай сзади! Отпусти телят на траву, а сам иди сюда!
Первым на дорогу вышел Гаврик.
Из-за кустов видели, как он попробовал прочность накатанного грунта сапогами, слышали его с усталой гордостью сказанные слова:
— Миша, вот она дорога! Три дня ее не видали!
Вслед за дедом появился Миша. Он тоже счел нужным попробовать ногами дорогу, сбить на затылок треух.
Старик, становясь с каждым словом оживленней, предложил:
— Можно пройтись! По ней и слепой к вечеру до Иловской доведет, а там пойдут наши миусские поля.
Он закинул руки за узкую спину. Подражая ему, Миша и Гаврик тоже закинули руки за спину… Все трое немного прошлись по дороге. На обратном пути, взглянув деду в глаза, Миша с опасением проговорил:
— Дедушка, хоть бы они не вздумали выехать нам по подмогу!
Дед сразу остановился.
— Ветер еще силён. Там, конечно, беспокоятся, а все-таки получится бестолково.
Майор, проскрипев кожей нового полушубка, тихонько кашлянул.
Заговорил Гаврик с досадой скучающего человека:
— Дедушка, мы же задание почти на сто выполнили… Гнали, гнали и тут они.
Он хлопнул шапку о землю.
— Гаврик, треух надень и не каркай, как ворона на мокрую погоду. Пришлют помощников, отправим их по назначению.
Миша, обращаясь к деду, добавил:
— Их, дедушка, отправим, а сами дело доведем до конца.
— Дедушка, эта дорога кончится… А потом мы опять в поход по колхозному заданию?
— Обязательно! — засмеялся старик, и от его хорошего старческого смеха у Гаврика невольно вырвалось:
— Жизнь!
— Жизнь впереди! Там она! — старик указал на дорогу. — И не топчись, Гаврик, на месте! Трогай коров! Нечего им стоять!
Зазвонил колокольчик. Он, верно, звонил все время, потому что коровы рвали траву, но за кустами терна его звон услышали только теперь.
Когда коровы скрылись за противоположным склоном лощины и звон колокольчика потонул в попутной ветровой хмаре, майор, поднимаясь в машину, проговорил:
— До Иловской они дойдут. Там в МТС, на совещании, должен быть Василий Александрович, секретарь райкома… Пусть подскажет, как дальше.
Услышав это, шофер сразу повеселел, сбочил шапку и кинулся заводить машину:
— Раз Василий Александрович будет решать, то вам, товарищ майор, быть, где меньшинство, а мне — где большинство! — сквозь гул мотора прокричал он.
2. На Миусе
