— Миша… Миша!
Миша, сидя на сундуке, отвернулся от трубы.
— Миша, что же ты молчишь?.. Я же знаю, что ты меня слышишь.
Миша не отвечал.
— Миша, я промахнулся… С тобой тоже может случиться… Если друг, — поймешь. А не поймешь, — точка.
И Гаврик стал рассказывать все по порядку: сначала про то, как шли и о чем разговаривали Волков и Руденький, потом про свою дорогу, про сорок.
— Миша, я, значит, туда! Оборвал для валенок обшивку — и домой. А туг, на грех, твоя мамка… и майор…
И тут же Миша услышал из-за стены певучий женский голос, тот самый, который вызывал мать в правление:
— Ми-шка! Мишка! Мигом по трубе затребуй Гаврика, и оба сейчас же идите в правление. Слышишь?
— Слышу! — ответил Миша.
— СОС! Ну вот, ты же слышишь! — сейчас же ворвался в дот отчаянный голос Гаврика.
Озлобленный, Миша нагнулся к трубе и закричал:
— Вылезай из землянки! СОС нам сейчас будет в правлении!
Через полчаса Миша Самохин и Гаврик Мамченко стояли в правлении колхоза перед круглым туалетным столиком — единственным, случайно обнаруженным в обломках снесенного войной села.
За столиком, накрытым газетой с вырезанными по краям зубчиками, на новом табурете сидел седой человек с беспокойными, покрасневшими от бессонницы глазами. Это был председатель колхоза Алексей Иванович.
Рядом с ним почему-то сидела Варвара Нефедовна, строгая старуха, с черной родинкой между серых взлохмаченных бровей. Она молчаливо посматривала то на Гаврика, то на Мишу. Зачем она тут со своей неизменной палкой, натертой на верхнем конце до глянцевого блеска? Почему майор, заняв место рядом со старухой, насупленно молчал, рассматривая какой-то светлосерый скаток шерстистой плотной материи?
Миша подумал: не это ли и есть та самая войлочная материя, которая принесла столько неприятностей?.. Он посмотрел на Гаврика и понял, что не ошибся.
Четвертый табурет, предназначенный для Ивана Никитича, члена правления, оставался незанятым. А сам Иван Никитич все ходил и ходил, легкими шагами меряя комнату.
Поодаль от стола, на низкой скамейке, сидели Зинаида Васильевна, новый директор школы, и тракторист комсомолец Руденький. Зинаида Васильевна была в той одежде и обуви, в какой она впервые появилась в колхозе: в солдатских сапогах с короткими и широкими голенищами, в ватной стеганой фуфайке и в глубокой шапке-ушанке. Шапку она не сняла, видимо, из-за опасения потревожить перевязку, край которой виднелся на тонкой шее. В такой одежде, с маленьким исхудавшим лицом, с ясными карими глазами, она была похожа на подростка.
Тракторист Руденький, наверное, попал сюда прямо по дороге из тракторной бригады: он был в комбинезоне, на его узких ладонях виднелись следы неотмытого масла. Внимательно слушая Зинаиду Васильевну, он чему-то улыбался. Светлосерые глаза его смотрели куда-то далеко через голову Гаврика и Миши, потупленно стоявших около стола.
У ребят, изредка косившихся на Зинаиду Васильевну и на Руденького, сложилось мнение, что беда, в которую они попали, совсем не интересовала ни директора школы, ни Руденького. Гаврик даже тяжело вздохнул, вспомнив секретаря комсомола Вашинцева и бывшего директора Ивана Сидоровича, которые, вручая им красные галстуки, говорили, что они теперь пионеры и должны быть честными, дисциплинированными, храбрыми. Но секретарь комсомола Вашинцев погиб на Западном фронте, а Иван Сидорович продолжал воевать с фашистами где-то за Днепром.
Гаврик еще раз вздохнул и решил ждать, что будет…
— Думается, значит, время пришло начинать, — заговорил было председатель.
Старый плотник, ходивший от стены до стены, натыкаясь то на Феклу Мамченко, державшую на руках хмурую Нюську, то на Марью Захаровну Самохину, так круто остановился, что его холщевая сумка, висевшая через плечо, отлетела в сторону.
— Алексей Иванович, чего же начинать-то? Час целый говорили и опять начинать? — непривычно тихо сказал он.
— Дело требует ответственности…
— А я, видать, пустое место? Ответственность на мне, с меня и взыщите. А ребят не томите, не подсудные. — И, обращаясь к майору, Иван Никитич, попросил: — Войлочек-то, товарищ майор, давай сюда. В сумку положу. Дратву найдем, а свободное время в дороге будет…
Но майор не отдал войлока и, уставившись на Гаврика, спросил:
— Какая необходимость заставила бродить по минному полю?
Гаврик внезапно одеревенел, вытянув руки по швам. Сам собой с его уст сорвался громкий ответ:
— Фронтовая, товарищ майор!
Женщины засмеялись, а плотник Опенкин выкрикнул:
— Слышите, фронтовая!
— У фронтовых людей и причина должна быть фронтовая, — обрадованно заговорил Руденький. — Гаврик Мамченко сказал же, товарищи, что он спасал своего фронтового друга. Действовал храбро… Он ведь пионер… и должен стараться быть похожим и на чапаевца, и на буденновца, и на панфиловца… Ведь правда же?
Руденький веселыми серыми глазами обвел всех присутствующих, и майору показалось, что Руденький значительно моложе своих лет, что он сердечный, но еще молод решать такие трудные дела, как вопрос о посылке ребят в дальнюю дорогу.
Но Иван Никитич полностью поддержал Руденького.
— И Чапаева, и Буденного, и Панфилова жизнь не баловала. Вот и вышли люди! — сказал старый плотник, продолжая сердиться на то, что решение ясного, по его мнению, вопроса необычайно затягивается.
Но майора, видно, не удовлетворяли ни ответ Гаврика, ни высказывания тракториста Руденького, ни соображения Ивана Никитича. Видно, ему захотелось услышать мнение нового директора, и он, не переставая хмуриться, вопрошающе посмотрел на Зинаиду Васильевну.
— Вы, товарищ майор, лучше меня знаете о «фронтовой необходимости», — заговорила Зинаида Васильевна. — Знаю о ней немного и я… Так ведь наши поля еще от войны не остыли. Могло Мамченко и в самом деле показаться, что в подбитой машине раненый товарищ?
Миша, искоса посмотревший на Зинаиду Васильевну, заметил в ее ясных глазах хорошую улыбку и хотел ободряюще дернуть за рукав Гаврика, но не сделал этого, потому что майор заговорил еще строже:
— Мы хотели послать вас с Иваном Никитичем в дальнюю дорогу. А теперь не знаем, что делать.. — Вздернув плечами так, что заскрипели складки кожаного пальто, он замолчал.
В тишину ворвался голос председателя колхоза:
— Подскажите товарищу майору.
Гаврик не выдержал, часто заморгал, сдавил ладонями виски:
— Товарищ майор, я ж вам говорю… Мне показалось..
Но майору все это было известно, и он остановил Гаврика:
— А войлок зачем?
— Если он вам вредный, спалите его!
— Голова, а валенки из чего будем делать — из сладких слов? Не будут греть! — громко говорил плотник.
Гаврик лишь краем уха слышал своего защитника и продолжал, вздохнув:
— Виноват я. А Миша тут при чем?.. Он мне приказа не давал. За что ж его к ответу? Неправильно! Пускай он один… один едет!
