шутку, опять предложил:
– Бессмертие и кучу золота к нему в придачу. Прямо сегодня.
И чтобы Богдан его оставил в покое, громко сказал:
– Всем предлагаю бессмертие и кучу золота к нему в придачу. И то, и другое сегодня, не выходя из-за стола. Просто в подарок.
Клара-чертовка подумала, что ее муженек допился до белой горячки, но поделать ничего не могла. Но почему-то, вопреки ожиданиям черта, никто не поспешил броситься к нему на шею с объятиями в благодарность за бессмертие. Не так-то легко было подкузьмить наученных горьким опытом общения с врагом рода человеческого жителей славной нашей Горенки. Однако Богдан на всякий случай опять придвинулся к чертяке и опять прошептал ему: «А ну-ка я сейчас положу тебе на голову Святое Евангелие!». Нечистый приуныл, и чтобы как-то выкрутиться, громко сказал: «Всем предлагаю бессмертие! Только сегодня и только сейчас! Такой шанс бывает только один раз в жизни – не упустите его! Бессмертие предлагается бесплатно и без каких-либо обязательств обеих сторон».
Настоящий Голова насупился: бессмертие по рецепту Дваждырожденного один раз уже вызвало у него страшнейшую мигрень, и где гарантия, что бессмертие от черта его просто не угробит? Идея, впрочем, настолько всех заворожила, что собравшиеся отставили тарелки и задумались. На удивление чертяки бессмертия никто не попросил, более того, присутствие его стало их тяготить, ведь теперь уже стало совершенно понятно, что у них в глазах вовсе и не двоится, а они сидят за одним столом, скажем так, черт знает с кем.
Черт, чуя, что дело может кончиться плохо, решил провести, как выразились бы в Раде, поименное голосование.
– Мотречка, ну неужели тебе не хочется вечно любоваться солнышком и птичками, – заворковал черт, – голубым небом и славными парубками? Кушать ленивые варенички в сметане, кутью и всякие прочие лакомства? Ну неужели? Ни за что не поверю…
Черт, правда, забыл добавить, что он пообещал бессмертие, но не вечную молодость, но присутствующие, хотя и не до конца понимали, в какую ловушку он пытается их заманить, но нутром чуяли, что от него следует держаться подальше.
– Нет, – ответила вдруг Мотря после долгой паузы, когда собравшиеся уже решили, что она не собирается отвечать. – Не нужно мне твое сатанинское бессмертие, ты и так, когда я гадаю, всякий раз высовуешь свою рогатую харю, пугаешь меня и путаешь все карты. Да и на что мне бессмертие? Нет у меня опоры, как у крученого паныча, который не нашел, за что уцепиться, и бьется в отчаянии под порывами ветра, который то пребольно ударит его о землю, то заставит по ней стелиться, чтобы от него спрятаться… Некому за меня заступиться, да, видать, никогда и не будет… Нет, не нужно мне твое бессмертие, черт, да и ты давай, честно говоря, убирайся отсюда, нечего тебе ловить в свои гнусные ловушки наши души. Не про тебя они. А ты, Тоскливец, чего молчишь? Разве ты его приглашал? И как ты мог усадить нас с ними за стол?
Сказав все это, Мотря оскорбленно надула хорошенькие губки, а ее рыжая грива, скрученная по поводу вечеринки в подобие прически, негодующе заколыхалась. Гапка молчала, потому что сказать ей было нечего и потому что она подозревала, откуда на нее снизошла вторая молодость, которой ей никак не удавалось по-настоящему насладиться. Дваждырожденный тоже молчал, но все ближе придвигал Святое Писание к чертяке, замаскировавшемуся под Голову, и тот, чувствуя над собой его силу, сжимался, как засохший орех, и покрывался морщинами прямо у них на глазах. Благородная дородность Головы уступила место худобе, одежда вдруг упала на пол, и нечистый исчез с их глаз, одновременно с ним исчезла и вторая Клара. Запахло серой да так сильно, что пришлось открывать дверь, чтобы проветрить. За стол садиться теперь уже никому не хотелось, и все согласились, что пора расходиться по домам.
– А ты почему не попросил у черта бессмертия? – спросила Мотря, когда Богдан провожал ее домой. – Сидел бы себе и читал свои книги, я ведь знаю, что у тебя ими все завалено, не знаю, где ты их только берешь…
Дваждырожденный немного помолчал, потому что понял, что вопрос этот Мотря задала ему не просто так.
– Видишь ли, Мотречка, – сказал он, поглядывая на молодой месяц, лукаво выглянувший из-за туч, и на звезды, которые, казалось, внимательно прислушивались к их разговору. – Я думаю, что настоящее бессмертие, это скорее страшно, чем весело, потому что все твои друзья умрут и ты будешь жить среди чужих людей и слушать новые, быть может, непонятные тебе разговоры, и кто знает, рано или поздно ты, может, и захочешь умереть, но будет поздно и тогда-то и начнется та пытка, которую черт хотел нам устроить. Нет, Мотря, мне нужна одна жизнь, но такая, чтобы рядом был человек, который меня любит и понимает. И он вдруг крепко обнял Мотрю и попытался ее поцеловать. К его удивлению, она не стала сопротивляться, и проходивший неподалеку осанистый Голова со своей молоденькой женушкой от зависти только причмокнул, а про себя выругал Гапку за ее бессердечность.
А в доме у Тоскливца тем временем пол ходил ходуном и утлое суденышко его жизни грозило вот-вот перевернуться и утащить Тоскливца на глубокое, холодное дно.
– Так, значит, чулочки Гапке купил. Так? А мне что приготовил? Пьяную вечеринку за мой же счет да еще с чертом и его подружкой? Чтобы все село потом говорило, что мы знаемся с нечистой силой и люди плевали нам вслед?
Клара все подступала к нему с кулаками, силу которых ребра Тоскливца не раз уже испытывали на себе, и он решил было запереться в шкафу и выждать там, пока она сменит гнев на милость, и уже было открыл его, но что-то помешало ему в него влезть. Тоскливец ощупал препятствие и вытащил ржавый автомат, которым пугал его черт. Клара, увидев автомат в руках у тупо улыбающегося супруга, рухнула на колени и истерично завопила:
– Прости меня за то, что от усталости и нервов обидела тебя! Признаю, что погорячилась, и все, что сказала – беру обратно.
Таких слов Тоскливец от Клары, разумеется, никогда и не слыхивал, он самодовольно осклабился и расслабился, и Клара тут же углядела, что автомат-то у него сплошь покрыт рыжей ржавчиной и стрелять никак не может. И она встала, словно второй раз на свет народившись, и опять стала надвигаться на Тоскливца.
– А ты почему бессмертия не попросил, а? Признавайся! Признавайся! Неужели ты, идиот, не хотел бы со мной целую вечность вот так рядом, по-хорошему… Говори!
Она совсем забыла, что Тоскливец с детства усвоил тот урок, что молчание – золото или, по крайней мере, конвертируемая валюта. Кроме того, Тоскливец никогда не задумывался о бессмертии, оно казалось
