поцелуй под безоблачным весенним небом, и сердце его сжалось от тоски, потому что это богатство останется на поверхности земли, а он будет гнить под ней и будет ему холодно и одиноко, и от таких жалостливых мыслей он вдруг извернулся и так влепил Кларе по жабрам, что та отлетела к двери вслед за Гапкой и оказалась там как раз в тот момент, когда в знакомое ей уже помещение плавно то ли входила, то ли вплывала Клара-чертовка. Сначала Тоскливец подумал, что в глазах у него двоится, но потом до него дошло, что происходит, и волосы встали у него дыбом, а потом приключилось кое-что еще похуже – мерзкие рога выросли у него в мгновение ока – ведь он полюбезничал тогда в шкафу с цыганоч– кой… Гапка, увидев на нем рога, с воплем: «Но что же это такое?! Везде нечистая сила, да и у Головы, мне казалось, они были…» грохнулась в обморок на пол, где и оказалась рядом с Кларой. Чертовка, сообразив, что сегодня вечером ее услуги тут уже не потребуются, ретировалась в промерзший лес, проклиная на всякий случай черта, а Тоскливец остался при бывшей жене и при подружке и, видя, как они мирно лежат рядом, на какое-то мгновение ощутил в себе склонность к многоженству. Но тут Клара открыла левый, изумрудно- зеленый глаз. Затем правый, точно такой же, и они, словно прожектора в ночном поле, высветили всю его жалкую, пугливую душонку, которая трепыхалась в грудной клетке, как пойманный воробей. Только вот рога… Клара не понимала природу рогов… Заподозрить своего скаредного супруга в том, что он черт, она никак не могла. Но откуда рога? Может быть, он нацепил их для того, чтобы ее испугать, и она подскочила и бросилась к нему, чтобы содрать с него эту оскорбительную игрушку, но Тоскливец нагнул голову и накинулся на нее, чтобы забодать свою мучительницу насмерть. От его решимости на Клару пахнуло чем-то холодным, как из разрытой могилы, и она из последних сил увернулась, схватила куртку, но вспомнив, что деваться ей некуда, примирительно сказала:
– Ну ладно, пусть будут рога, я никому не скажу.
Тоскливец, ожидая, что Гапка вот-вот придет в себя, натянул на себя шапку и убежал к Васылю, чтобы их спилить. И брошенная его горлица осталась в чужой хате на холодном полу под присмотром Клары, доброжелательности в которой было ровно столько же, сколько в собирающемся на пенсию тюремном надзирателе. Воспользовавшись отсутствием супруга, она придвинулась к беззащитной Гапке, чтобы решить, как изуродовать ее так, чтобы потом не пришлось за это отвечать. Золотые Гапкины волосы показались ей особенно неприличными – они подошли бы скорее манекенщице или принцессе Монако, но на голове у супруги сельского головы они выглядели, по мнению Клары, совершенно неуместно: у самой Клары от былой роскоши волос осталось только что-то вроде направленной в небо дули. «Постричь надо ее, окаянную, постричь», – сообразила Клара, и бросилась искать ножницы, но так как дома она бывала нечасто, а логика Тоскливца не вписывалась в общепринятые у людей каноны, то она не сразу сообразила, что искать их нужно в холодильнике, потому что экономный Тоскливец в отсутствие супружницы состригал сыр и колбасу для бутербродов микроскопическими кусочками. Но наконец ножницы были найдены, и Клара с горящими от возбуждения глазами опять подскочила к своей жертве, но та от холода уже почти пришла в себя и даже полуоткрыла свои изумительные, карие, с золотыми искорками глаза, в которых тут же отразилась перекошенная Кларина морда и ножницы, которыми она тыкала в сторону Гапки. «Зарезать хочет! – подумала Гапка. – Вот эгоистка!». И двинула ногой, спасая себя, по искривленной, словно она непрерывно находилась перед кривым зеркалом, Клариной физиономии. Та ойкнула и отлетела, ударившись спиной о книжный шкаф, в котором Тоскливец хранил соления и всякий бесполезный мотлох. К удивлению Клары, со шкафа на нее посыпались столь любимые ею листики цветной бумаги с заманчивыми цифрами и надписями.
– Так вот где Тоскливец держит деньги! – вскричала Клара и принялась запихивать деньги в бюстгальтер, чтобы разбогатеть и улизнуть, пока зловредный супруг не явился домой.
– Воровка! Прекрати красть! Милиция! – завизжала Гапка, но, кроме равнодушной метели, никто ее не услышал.
«Украдет и смоется, а Тоскливец и на меня может подумать!», – решила Гапка и подхватившись с пола, набросилась на мускулистую Клару. Силы, впрочем, были неравны, и вскоре Гапка уже лежала связанная на постели, раскаиваясь в своем порыве, а Клара продолжала запихивать деньги в свой, казавшийся Гапке бездонным, бюстгальтер. Но тут, когда Клара уже было решила, что перед ней открываются совсем новые перспективы, запихивать деньги ей стало труднее, Клара заглянула себе под блузку и издала крик удивления. Иссохшее от вокзальных пирожков тело раздалось как на дрожжах, она бросилась к зеркалу и – не поверила своим глазам – былые выпуклости и вогнутости сменили ненавистную угловатость, по плечам опять заструились роскошные черные, без уродливых седых прядей волосы, а непокорная челка норовила скрыть белоснежное, в еле заметных и упоительных веснушках личико, которое украшали два бесценных изумруда ее глаз! «Молодость, – это хорошо, – думала Клара, – но куда класть деньги? Сумочку какой-то дурак может выхватить, и тогда пиши пропало…». Ей и в голову не приходило, что можно попытаться остаться дома, замолить перед Тоскливцем грехи и начать все сначала… Нет, Клара была авантюристкой до мозга костей, и любая возможность во что-либо ввязаться казалась ей во сто раз заманчивей приевшихся семейных радостей. «Ладно, придется в сумочку», – решила Клара, но тут дверь распахнулась и в облаке морозного пара в комнату ввалился безрогий Тоскливец. Увидев, что дело его жизни исчезает в кожаной Клариной сумке, он жалобно пискнул и бросился к бывшей супружнице, но был отброшен и вскоре оказался на постели рядом с Гапкой и тоже со связанными руками и ногами. Более того, чтобы его жалобные писки не вызвали у нее мигрень, новоиспеченная красавица заткнула ему рот кухонной тряпкой. И так сбережения Тоскливца канули бы в Лету, если бы вдруг веревки, которыми его связала Клара, не лопнули с оглушительным треском. Гапка взглянула на него и глазам своим не поверила – Тоскливец, физиономия которого хотя и осталась такой же безрадостной, загадочным образом помолодел, залысины на его голове исчезли, чахоточный румянец уступил место благородной бледности, а аккуратно накачанные бицепсы не давали теперь Кларе и помыслить о том, что ей удастся удрать с его состоянием. Тоскливец, как лев, спрыгнул с постели, и в этот момент до Клары наконец дошло – она и Гапка больны каким-то новым вирусом и каждый, кто к ним прикасается, молодеет лет на двадцать.
– Не прикасайся ко мне! – заорала Клара. – Ну неужели ты, кретин, не понимаешь, что стоит тебе тронуть меня хоть пальцем, как ты помолодеешь еще на двадцать лет, и тогда Гапке придется кормить тебя грудью…
Но Тоскливец как человек, мягко выражаясь, прагматичный не был склонен верить всяким выдумкам и уж тем более и представить себе не мог, что прикосновение к Кларе, хоть и образца времен застоя, может даровать кому-либо молодость. Кроме того, ему трудно было поверить в то, что Клара способна выдавить из себя хоть слово правды. И он схватил ее за патлы, но тут же стал то ли падать, то ли скользить вниз и был вынужден, к счастью для Клары, ее отпустить. Он мог теперь, почти не сгибаясь, заходить под стол, потому что супружница подарила ему очередную порцию молодости – Тоскливец был теперь ростом с пятилетнего ребенка, но все продолжал молодеть и вскоре, запутавшись в собственной одежде, упал на пол и в страхе заполз под стол, – он превратился в младенца с лицом человека, умудренного жизненным опытом. Гапка хотела было подскочить к нему, чтобы взять его на руки, но в последний момент сообразила, что объятие это может оказаться последним и ее милый может превратиться в эмбрион или что-то в этом роде, и бросилась к двери, чтобы улизнуть и позвать людей на помощь. Но Клара без обиняков отшвырнула ее в сторону постели, но в постель Гапка упала уже совсем маленькой девочкой, а Клара тоже уменьшилась в размерах и вскоре оказалась под тем же столом, что и Тоскливец. Из одежды, которая ей теперь уже не была нужна, на пол вываливались смятые купюры, но тело не слушалось Тоскливца и он не мог их сгрести, хотя и пытался отталкивать от них Клару. Вид этих двух престарелых младенцев мог бы испугать и человека с более крепкими нервами, чем у Гапки. Она опрометью выскочила из хаты и бросилась бежать домой, где ее единственным слушателем оказался погруженный в глубокий сон супруг, который чавкал, словно ел что- то вкусное, и при этом непрерывно ругался с котом. Гапка принялась его трясти и дотрясла его до того, что Голова, так и не проснувшись, превратился в упитанного бутуза. В ужасе она выскочила на улицу и стала