ему от прабабки. Нет, не посмел Хорек признаться Параське, что никогда не показывал ей это богатство и был вынужден теперь скрепя сердце смотреть, как Параська его прожигает. А Параська съездила в город и возвратилась в чудовищном костюме и с ужасающей прической, напоминавшей более всего скифский курган. И привезла она еще два чемодана одежды, и сумку духов, и несколько весьма полезных книжек, таких как «Путеводитель по Таити» и «Каникулы на Бали». Хорек быстро смекнул, что дукаты, если их не уберечь, достанутся каннибалам, и шкатулка испарилась из Параськиной спальни, как будто ее там никогда и не бывало. Как она ни грозилась, Хорек был неумолим. Не брал, не видел, не слышал. Пришлось Параське смириться с мыслью, что в этой инкарнации Таити ей не по зубам, и снова приняться за огород.
В эти крайне сложные для Параськи времена стала к ней подъезжать тихой сапой супруга Тоскливца. То дыньку занесет вяленую да и засядет часа на три с дурацкими разговорами ни о чем, то к себе пригласит полистать журналы мод пятилетней давности, но Параське деваться было некуда – она хоть и немного, но побыла важной дамой и выпроваживать гостью, да еще и городскую, ей было не к лицу. А Кларе, половина Тоскливца звалась к тому же Кларой, что-то от нее было нужно, но даже хитрая и подозрительная Параська не могла сообразить, что именно. Клара заходила с визитами все чаще и чаще, и Параське прямо спасу от нее не было, она даже с Хорьком советовалась, как ее отвадить, но тот только похохатывал и отмахивался от Параськи, как от мухи.
– Да ну ее, – говорил Хорек, – это правда, что они с Тоскливцем какие-то припадочные и лучше обходить их десятой дорогой, но гнать ее не следует, потому что по морде видно, что порчу может навести.
Хорек, как и все горенчане, опасался зеленоглазых.
Параська, чтобы отвадить непрошеную гостью, спустила как-то днем цепного пса, но тот по ошибке, не дождавшись Клары, вцепился в Хорька, и тот решительно заявил, что да, и в самом деле действовать надо, но только не так.
А тут вдруг Тоскливец стал каждый день в город ездить вместо того, чтобы в конторе сидеть, и Хорек понял, что какая-то ситуация назревает, но никак не мог догадаться, какая именно.
Поэтому, когда полная всяческих подозрений и страхов неделя подползла к концу, они с Петром отправились по своему обыкновению в корчму, чтобы спокойненько все обсудить. Явдоха такие походы всячески поощряла, потому что могла по своему обыкновению просвежиться, а проштрафившаяся Параська была уже не в счет. Хорошенько выпив, чтобы раскрепостить окаменевшее за неделю каторжных трудов воображение, кумовья пришли к выводу, что Клара пронюхала про дукаты и хочет Хорька обворовать, оставив заложником Тоскливца, которому, как известно, можно только что-то дать, но получить обратно совершенно невозможно, ибо все, что имеет хоть какую-то цену, прилипает к Тоскливцу и растворяется в нем, как сахар в чае.
Придя к этой мысли, они тут же бросились в хату Хорька, но было поздно – тайник за печью зиял мрачной пустотой, как зуб, из которого выпала пломба, причем дверь в хату была аккуратно заперта, а в спальне без всякого стыда храпела Параська. Хорек вышел во двор, чтобы посмотреть в глаза собаке, – может быть, хоть у нее остался еще какой-то стыд, но та куда-то подевалась и совершенно не спешила продемонстрировать остатки совести. Все было против Хорька. С горя приятели решили возвратиться в корчму, чтобы смыть с души тоску и все обмозговать. В корчму они шли по извилистой, пыльной и впавшей в вечную спячку улочке; из-за заборов свешивались яблоневые ветви, норовя поцарапать зазевавшихся пешеходов; им встретилась знакомая нам уже свинья, черное рыло которой расплылось в злорадной ухмылке.
– Отдай дукаты, сволота, – не сговариваясь, завопили друзья и бросились за свиньей, угрожая, что приготовят из нее шашлык.
Свинья, однако, не долго думая, бросилась в какой-то двор, они – за ней, но тут перед ними, словно из- под земли, появился как всегда хмурый Тоскливец.
– Кого я вижу, кого я вижу! – воскликнул он, пытаясь изобразить приятное удивление, но так и не смог.
Кумовья переглянулись – и точно, они стояли во дворе Тоскливца, а тот пружинил перед ними на своих лапах и умильно заглядывал в глаза, словно попавший в неволю тушканчик.
– Свинья тут не пробегала? – деловито поинтересовался Петро, забыв, что от Тоскливца совершенно невозможно чего-либо добиться.
– Свинья? При чем тут свинья, – залопотал Тоскливец, – не знаю я никакой свиньи…
Друзья чертыхнулись и ушли не попрощавшись. Впрочем, из-за забора они заметили, что Тоскливец бросился в какое-то строение – то ли амбар, то ли сарай и поспешно запер за собой дверь.
– Видать Тоскливец с нечистым заодно, – решили друзья и, перекрестившись, продолжили свой, известный им до малейших деталей, маршрут, ступая, впрочем, след в след для маскировки от Параськи.
В корчме они несколько задержались и поиздержались, и только когда месяц уже высоко взошел над лесом, заливая окрестности мягким серебристым светом, они вышли наконец на улицу и, поддерживая друг друга, не только для того, чтобы не споткнуться, но и для храбрости, зашагали по той же улочке в сторону дома, не забывая через каждые пять метров отпустить сочное словечко в адрес свинюки, утащившей монеты, и Тоскливца, который, видать, с нею спелся.
Когда они проходили мимо дома Тоскливца, то заметили в его окне яркий свет, что для Тоскливца было нехарактерно – всему селу было известно, что тот заваливается дрыхнуть вместе с курами, чтобы не тратить деньги на такие глупости, как электричество. Друзья пробрались во двор – подошедший к ним приблудный пес знал их как облупленных и не стал поднимать шума. Когда они заглянули в окно, то от изумления не смогли устоять на ногах и сели на прямо на землю, чтобы отдышаться и прийти в себя. Да и было от чего – за столом, пустым, впрочем, как безводная пустыня, прямо у окна сидел Тоскливец со своей Кларой, а напротив них вольготно развалились черт с чертовкой. В руках у всех были карты, а на столе сверкали столбцы дукатов.
– На мои кровные играют! – мысленно взревел Хорек и, повернувшись к Петру, вопросительно взглянул на того, давая понять, что не знает, что предпринять.
Совершенно протрезвевший Петро меланхолично поглаживал пса, примостившегося возле них, и только кряхтел, ибо и понятия тоже не имел, как отобрать Хорьково добро у нечистой силы.
Приятели еще раз заглянули в окно, перекрестились и тихонько ретировались на улицу.
И только когда они оказались на безопасном от опасной компании расстоянии, им обоим сразу пришла в голову одна и та же мысль – Параська, Параська с ее Таити и Бали, только она в своем праведном гневе
