Египет, надеясь в глубине души, что тащиться туда ему на самом деле не придется. И улегся спать, надеясь на то, что Васька не найдет его у Галочки, но, как оказалось, ошибся, потому что тот уже поджидал его во сне и сразу же принялся нудить о том, что Василий Петрович просто обязан найти ему гнома, чтобы он опять мог воскреснуть, как Феникс, и прогуливаться по Горенке, задрав хвост трубой для уверенности в себе. «Хвост трубой – это как у тебя надувание щек, – пояснял Васька. – Но гнома ты мне обязательно найди. Я тебя отблагодарю». Васька, разумеется, лгал. Чувство благодарности было ему свойственно в той же степени, как и большинству гомо сапиенс, то есть в нулевой. Но если бы все люди отличались благодарностью, то тогда, представляешь читатель, как неинтересно стало бы жить в этой юдоли скорби, затерянной на периферии Вселенной, – все только и делали бы, что благодарили друг друга, исчезла бы борьба добра со злом (а не она ли является двигателем прогресса?) и успокоившиеся люди апатично пережевывали бы, как коровы, зелень травную, которую, если верить Библии, они получили в пищу от Творца. Впрочем, Василий Петрович и не думал приниматься за поиски гнома, во-первых, потому, что не любил таскать для кого-то каштаны из огня, во-вторых, потому, что принципиально не любил делать то, что не могло принести ему хоть какой-то выгоды или хотя бы удовольствия, а в-третьих, поиски гнома как занятие представлялись ему чем-то неприличным.
– Знаешь-ка, Васька, – предложил своему бывшему коту Голова, – отправляйся ты на поиски гнома один. Думаю, тебе повезет.
На этот раз лгал спящий Голова. Он совершенно не верил в то, что Ваське может повезти, но хотел от того отделаться, чтобы оказаться в том своем сне, в котором гурии его всячески ублажали, и не хотел, чтобы Васька его смущал, когда он приступит к своим любимым шалостям.
– По крайней мере, ты ничем не рискуешь. Попробуй прошерстить тот лес, что возле Горенки. Там все что хочешь найти можно, а гномы там просто кишат, – в глубине души Голова надеялся, что Васька нарвется на черта и перестанет существовать даже как привидение, но и Васька был не лыком шит и астральным нутром чувствовал подвох.
– Нет уж, спасибо, Василий Петрович, я лучше буду их в погребах поджидать – они ведь известные ворюги по части дармовой колбаски, – Васька облизнулся и на мгновение замолчал, припоминая, как угощался колбаской, которую экспроприировал у Тоскливца. Себя ворюгой он, разумеется, не считал, полагая, что воровство для кота то же самое, что охота для его хозяина. Только человек охотится в лесу, а кот – в доме. Но кто, как говорится, на что учился.
А водитель тем временем тащился на свою родную Оболонь. Цилиндр он нес под мышкой, чтобы не привлекать к себе в метро ненужного внимания. И тот, задыхаясь от удушливой вони – Нарцисс не благоухал даже после душа, а уж после рабочего дня за баранкой источал такие миазмы, что люди в общественном транспорте начинали пошептываться о химической атаке, – подумывал, во что так втравить своего обладателя, чтобы тот никогда не забыл о своем с ним знакомстве. И принялся нашептывать Нарциссу, чтобы тот купил своей супруге цветы – та, мол, расслабится и без лишних разговоров сразу же исполнит супружеский долг. Вопрос этот стоял у злосчастного водителя довольно остро, и мысль показалась ему достойной внимания. И возле станции метро он по дешевке и всего только после получасовой перебранки с бабой, продававшей цветы, прикупил веник из безымянных растений, надеясь, что при их виде Инесса потечет расплавленным воском и он, обнимая ее, закроет глаза и будет мечтать о том, что развлекается с Галочкой. Два удовольствия сразу. И дверь его холодного жилища была распахнута настежь при его приближении – бдительная супружница ревниво проверяла, не тащит ли он домой какого-нибудь дружка, опасаясь, что они в который раз опустошат холодильник, который отнюдь не напоминал рог изобилия, под рассказы о тормозных колодках и проданных с выгодой, в тайне от хозяина, стертых шинах. Но Нарцисс был один, и в руке у него был букет или, по крайней мере, то, что можно было назвать букетом. И она принялась развязывать его, с тем чтобы поставить его в вазу – о том, для чего он его принес, она сразу же догадалась и приготовилась рассказать вонючему супругу о том, что у нее болит голова, поясница и что пусть он лучше не разыгрывает из себя Ромео, а почистит картошку и вымоет пол, тогда и всякие глупости выветрятся у него из головы, а она почитает перед сном журнал мод и посмотрит фильм про рабыню Изауру и только тогда, если ей удастся почувствовать себя рабыней, она, может быть, и доставит ему ту радость, на которую он намекает. И пока она так думала, ее руки умело расставляли цветы в вазе и нащупали между ними небольшой конвертик.
«Неужели он готов мне за это платить? – встрепенулась Инесса. Мысль показалась ей интересной. – Это как бы у меня будет две работы». Но в конвертике вместо денег оказалась унылая записочка: «Незабвенному Филимону Ростиславичу». И поняла, что цветы Нарцисс для экономии украл на кладбище. И пытался ее рассупонить за букет кладбищенских фуксий. И в квартире сразу же разразились ураган, смерч и торнадо. Нарцисс был прижат к стенке, но не для известных целей, а для мучительного допроса, во время которого чуть не погиб от молний, которые срывались с языка его половины, и яда, которым были пропитаны ее гневные тирады.
А цилиндр отдыхал душой на тумбочке, надеясь, что Нарцисс не разрежет его на мелкие кусочки, припомнив, кто посоветовал ему купить цветы.
Но он ошибался. Потому что Нарцисс был с детства мстителен, как индеец. И как только буря немного успокоилась, цветы были отправлены в мусоропровод, а Нарцисс был извещен про то, что ужинать он будет сегодня во сне, он сразу же принялся разыскивать ножницы, и быстренько их обнаружил, и мелкими такими шажками стал подступать к подлому головному убору, как бы примериваясь, и тот сразу сообразил, что если как-то не исхитриться, то не удастся ему больше выделывать коленца в танце жизни и обмениваться со своим приятелем фраком гадостными сплетнями о том, как им удалось облапошить православных, и поэтому он уже издалека стал нашептывать Нарциссу, что расскажет ему, где найти клад, и причем незамедлительно, и тот стал подступать к нему уже не так решительно, потому что с детства был патологически жадным. Чужое богатство ранило его, как дробь дикую утку, и сердце его непрерывно кровоточило. Кроме того, он искренне скорбел оттого, что не родился в семье Кеннеди и не может ездить в своем «бентли», чтобы из него обозревать достойный его пейзаж – Монте-Карло или в худшем случае – Ниццу. И оттого, что вместо принцессы Монако он должен был делить свою судьбу с Инессой, которая, хотя и не дурна собой, но вместо приданного родила ему двойню, а потом еще одну. Слово «карма» было Нарциссу неведомо, но он называл то, что с ним происходит, «роком» и все наделся, что фортуна наконец повернется к нему каким-нибудь приемлемым местом и он сможет насладиться той свободой, которую можно купить только за деньги. И цилиндру удалось, впрочем, без особого труда, нащупать у него слабинку. Ножницы были отложены, и Нарцисс вытащил какой-то замусоленный клочок бумаги, чтобы записать координаты клада, но оказалось, что для этого надо ехать в Горенку, ибо карта зашита в полу фрака, который, как известно, превращен Головой почти в тряпку во время попытки проникнуть в Гапкин дом через трубу, но все же уцелел и лежит теперь, горемычный и всеми забытый, в сельсоветской кладовке возле остатков бюста Ленина, который по халатности еще не успели списать.
Тащиться в Горенку ночью на трамвае у Нарцисса не было никакого желания. Да и как проникнуть в сельсовет, если он заперт, а ключи у Головы в городе? Правда, существует еще Тоскливец и у него тоже есть ключи, но он подозрителен, как девушка на выданье, и так, за здорово живешь, их не отдаст, разве что взять его в долю. И тогда остаться ни с чем, потому что Тоскливец заберет себе все и найдет для этого множество благовидных предлогов. Или даст отступное Голове, и они вдвоем вытурят его, Нарцисса, коленкой под зад. В известном направлении. На мусорник. А ведь найти работу по нынешним временам совсем непросто. Предаваясь этим мрачным размышлениям, Нарцисс стал напяливать на себя ту одежонку, что потеплее – весна, хотя и потеснила зиму, но в ночном воздухе еще угадывалось ее ледяное дыханье, и он совершенно не собирался отморозить себе места не столь отдаленные, как он их называл, пусть и ради
