– Валя жалела, что не сможет прийти, – сказал Юрзинов.
– А зачем на все это смотреть? – с интонацией, трудно передаваемой, но сразу расположившей меня к Лагутину, сказал противник Агеева. И мне обидно стало, что именно этим двум людям – кому-то одному из двух, вернее, – предстоит сегодня серьезное огорчение.
А до поединка еще оставалось время – и причудливая драматургия сегодняшнего вечера неожиданно для обоих соперников свела Агеева с Лагутиным до того, как вызвали их на ринг, хотя вряд ли хотели они в тот момент видеть друг друга.
Мы с Агеевым опять остались вдвоем, но совсем ненадолго – к Виктору подошел Королев. Он начал говорить чтото полагающееся к случаю. Однако Агеев не был бы Агеевым и здесь не созорничав.
– Кто, по-вашему, победит, Николай Федорович? – обычно перед боем боксеры не задают таких вопросов, не принято.
– Разные вы очень, – задумался Королев. – Ты, Витя, вертишься, как… сосиска…
– А если бы на улице подрались? – Агеев не стал дожидаться, пока Николай Федорович так же образно охарактеризует Лагутина.
Королев огорчился. Не привык он к несерьезному разговору перед боем – не нравился ему тон Виктора.
И вот тут-то и произошла незапланированная встреча – фотограф из «Огонька» подвел несколько ошеломленного бестактностью корреспондента Лагутина: «Вот вместе с Николаем Федоровичем и снимитесь».
Снимок опубликовали в журнале: Агеев, Королев, Лагутин. И я – невидимый, за кадром, озадаченный профессиональной хваткой коллеги.
А не рвусь ли я – задаю себе сейчас вопрос, – не рвусь ли, по прошествии времени, все-таки попасть, втиснуться в памятный кадр, куда совершенно справедливо не включил меня тогда – я-то был при чем? – фотокорреспондент Анатолий Бочинин?
«А если и так?» – сам себе отвечу вопросом на вопрос.
Я вижу и себя в рассматриваемых событиях – и за собой хочу проследить в течение времени.
В поисках себя – сначала бессознательно, а потом и более осознанно, – затевал я, вызывался, брался за различные работы и задания, со спортом и спортсменами связанные. На пути этом я подражал и учился, завидовал, уважал, отрицал, заносился после микроскопических побед и торопился сам учить других, впадал в отчаяние от собственных несовершенств и снова постепенно обретал если не уверенность, то надежду, находил равновесие, терял и опять находил. И поскольку путь этот продолжается, не чувствую себя застрахованным от тех ошибок, про которые хотелось бы больше и не вспоминать.
Одно лишь я усвоил, надеюсь, что теперь уж надолго, навсегда, благодаря обращениям к большому спорту и спортсменам: мир уважает не возможности вообще, а возможности реализованные – результат.
– Желаю тебе, Борис, – сказал Королев вдогонку отходящему от нас Лагутину.
– Нет уж, – обернулся тот, – стоите с Агеевым, ему и желайте.
Мне, конечно, хотелось бы описать тот вечер – теперь уже давний – красивее и значительнее. Справочники ведь просто отметят: победил такой-то. Я сам вообще люблю справочники: былая драма выглядит в них всегда весьма лаконично. Но я, как и предупреждал заранее, не статистик.
Мне вот зачем-то надо сказать, как потемнела река, впадая в ночь, похожую на забвение. Мне это зачем-то надо. Хотя и могу легко допустить, что самим участникам событий такие подробности и не представятся значащими и памятными.
Но для меня та, вечерняя река действительно впадает в забвение, которое захотелось расшифровать.
А на самом деле внешне ничего многозначительного тогда и не было – все развивалось по ритуалу.
И тренер – Юрий Радоняк – появился незадолго перед выходом на ринг. И секундант определился – Юрий Соколов, ставший чемпионом как раз в тот год, когда я впервые увидел настоящий бокс.
Я поднялся на второй этаж – что тоже в нарушение этических норм – на террасу, темную террасу, где разминался Агеев. Это был уже другой человек, не очень мне знакомый и понятный. Он готовился к серьезному делу – и мне рядом с ним в тот момент казалось собственное дело, собственная задача чем-то не слишком серьезным.
Такого истинного болельщицкого волнения я не испытывал с детских лет или, может быть, времен приятельства с торпедовскими футболистами.
Нет, я всегда пристрастный зритель – и никогда не смотрел спортивный матч без определенной симпатии к кому-то именно. Но это уже шло от каких-то сугубо личных моих представлений о жизни. Просто по-человечески сочувствовал слабому – менее, то есть, прославившемуся ко дню данного соревнования – в борьбе его с сильнейшими. Но случалось, что и урон репутации знаменитого мог огорчить меня. В общем, по-разному бывало. И все же вот такие мимолетные волнения гораздо чаще, чем от сердца, шли от ума, от самостоятельных размышлений и сложившихся опять же представлений, сложившихся, естественно, с годами. Конечно, как мы видим, личное знакомство со спортсменом много значило для меня.
Но никогда я не болел, например, за ЦСКА, где играли любимые мною Харламов, Михайлов, Петров, прежде Альметов, когда армейскому клубу противостояли «Химик», или «Сокол», или «Трактор».
Я всегда был на стороне «Спартака», когда решался он дать бой общепризнанным лидерам, несмотря на то что ни Майоровы, ни Старшинов, ни Зимин и Якушев не были ближе вышеназванных форвардов многолетних чемпионов.
Да, я болел откровенно за спартаковского тренера Боброва, но эта привязанность – из детства.
Вот еще и недавний случай, когда волновался я почти как в детстве, когда в полуфинале европейского футбольного чемпионата французы проигрывали совсем незадолго до окончания матча. Но это, я думаю, был момент эстетического пристрастия – мне трудно было смириться с тем, что проиграют лучшие. И никаких
