производственные объемы, сравнимые с планом легального предприятия, наравне с владельцем пошивочного цеха вместимостью в три швейные машинки. Отдельного упоминания заслуживает факт, что дополнение «в особо крупных размерах» к статье «Хищение государственной собственности» можно было схлопотать в любом случае.
Вверху пирамиды покоились священные коровы – теневики. Люди, которые прикрывали подпольную экономическую деятельность, находясь в стенах государственных учреждений разных рангов. Не думаю, что стоит отдельно уточнять: чем больше был объем подпольного производства – тем выше рангом были крышующие его чиновники.
Единственное отличие этой иерархической лестницы от современных реалий состояло в невозможности совмещения нескольких ипостасей в одном лице. Сейчас, несмотря на строжайший запрет государственным чиновникам заниматься предпринимательской деятельностью, каждый самый захудалый депутат как минимум владеет свечным заводиком в средней полосе необъятной России. И многие производители товара самостоятельно занимаются сбытом продукции. В те времена, о которых сейчас идет речь, о таком раскладе и помыслить было невозможно. Объяснялось сие табу очень просто. Тот, кто занимался подпольным бизнесом, имел доступ к очень ограниченному кругу возможностей, ведь для нелегальной деятельности требовалось вполне легальное прикрытие. Да и простое соображение, состоявшее в том, что бизнес, раздробленный на мелкие части, труднее отследить и ликвидировать, тоже играло свою роль.
Так что, по большому счету, между владельцем маленькой пошивочной мастерской и производителем «левых» радиодеталей на мощностях государственного цеха реальное отличие было только одно: объем производимого товара.
Как сказал один из французских философов, «пороки общества – зеркальное отражение добродетелей этого общества». Метко сказано. Точно так как легальная экономика в СССР была подвержена диктату планирования, так же и схемы нелегального производства напоминали многократно скалькированный чертеж одного и того же механизма. Какой бы товар ни выходил из подпольных цехов – весь процесс, от поставок сырья до способов реализации товара, был на удивление одинаков.
Аналогии можно проследить и в более широком смысле. Ту роль, которую в социалистическом реализме играли профсоюзные организации, в «зазеркалье» теневой экономики исполнял криминальный общак, в который неукоснительно отстегивалась определенная доля прибыли. Искаженным отражением партсобраний вполне можно было считать постоянные сходняки, на которых воровские авторитеты прилежным и трудолюбивым цеховикам частенько устраивали разбор полетов. Ну и так далее.
Схем обогащения у цеховиков на самом деле было – раз, два и обчелся. И любой сотрудник ОБХСС знал об этом. Другое дело, что доказательную базу собрать оказывалось гораздо труднее. Если уж на то пошло, то настоящей головной болью ОБХСС были вовсе не цеховики, производители «левого» товара на ворованном сырье. Острие карающего меча законности было заточено под поимку тех расхитителей госсобственности, которые ограничивались исключительно процессом кражи. Как говорил Портос: «Я дерусь, просто потому что дерусь». То есть воровали именно для того, чтобы украсть, обуреваемые синдромом накопительства.
Воровство в СССР процветало в масштабах катастрофических. «Неси с работы каждый гвоздь – ты здесь хозяин, а не гость!» И несли. И дедушка-вохровец (человек с ружьем), и мастер из цеха, и директор завода, и буфетчица из столовой. Садовые домики возводили из вынесенной с родного производства продукции, а если уровень должности позволял, то получались и кирпичные «халупки». В этой среде в основном процветал натурообмен (будущий бартер). Ты – мне, я – тебе. Рука руку мыла. Но именно в категории несунов было больше всего случайных людей. Не надо обладать никакими выдающимися личностными качествами, чтобы украсть в родной конторе. Достаточно было оказаться в нужном месте в нужное время – например, всеми правдами и неправдами получить любую руководящую должность, – и дело в шляпе. Не нужно думать, напрягаться и что-то изобретать, человек автоматически занимал свое место в кругообороте. Именно поэтому несуны практически выпадали из криминальной среды в СССР. Ну, разве только «в особо крупных масштабах»… Всех остальных проконтролировать было невозможно.
Вот я и подошел к первому вопросу, который, похоже, не задал себе никто из тех журналистов, которые в наше время отряхивают пыль с архивных дел цеховиков. А почему, собственно, люди имевшие доступ к ворованному сырью, не ограничивались сбытом этого самого сырья налево, направо, куда угодно, как поступало большинство? Если ими двигала исключительно страсть к наживе и обогащению, то почему не ограничиться достойным местом в кругообороте несунов? Зачем наживать себе дополнительную головную боль в виде обеспечения дальнейшей переработки сырья в реализуемый товар? Да еще и налаживать контакты со сбытчиками (тоже дополнительный риск). Не говоря уж о тесных связях с криминальными структурами и теневиками.
Что же двигало людьми, если не просто жажда денег? «Я вам не скажу за всю Одессу, вся Одесса очень велика…» Так вот, я отнюдь не претендую на то, чтобы стать выразителем общего мнения этих загадочных бизнесменов прошлого, но, по крайней мере, я попытаюсь ответить на этот вопрос так, как ответили на него себе мой отец и его «соратники по цеху». Конечно же, не каждый человек – цеховик, но каждый цеховик – человек, поэтому мотивы в каждом случае разные, ведь сколько людей, столько и историй. Есть (я уверен) истории про жажду власти, есть (скорее всего) истории про идеологическую несовместимость с существующим строем, наверняка чья-то история повествует про гениальные деловые способности, не реализовать которые означало бы спиться или закончить жизнь в канаве от бессмысленности жизни. Но об этом я могу только догадываться. Логичнее рассказывать о том, что я знаю точно. Вот я и подошел к началу своего рассказа. Лучше поздно, чем никогда.
СССР – кузница кадров
Хотя и принято в последнее время костерить социализм на все лады, нельзя отмести и несколько положительных моментов, наличествующих в СССР, значение которых трудно недооценивать. Страна равных возможностей пусть и хромала во всех остальных пунктах значения слова «равенство», однако в деле бесплатного образования советский народ точно был впереди планеты всей. И действительно, учили всех подряд: и способных, и совершенно к процессу обучения не приспособленных. Такой добровольно- принудительный подход к получению знаний не мог сделать Ломоносова из каждого деревенского паренька, зато давал возможность выйти на приличный научный уровень всем, кто этого действительно хотел, вне зависимости от происхождения.
Отец в этом смысле принадлежал именно к той половине советского народа, которой полученные знания пошли впрок. Родился он в обыкновенной рабочей семье, которая вплоть до начала Великой Отечественной войны могла считаться вполне обеспеченной. Дед работал на заводе, считался (да и был на самом деле) отличным мастером своего дела – вот не скажу, какого. За давностью лет как-то подзабыл. Бабушка работала на том же заводе, только в бухгалтерии. Отец рассказывал, что дед ужасно комплексовал по этому поводу. Как же, у жены образование, а у него школа рабочей молодежи и все. Я так понял, что в те времена профессия бухгалтера приравнивалась в общественном сознании по меньшей мере к ученой степени. Но дело было не только в бабушкиной способности содержать заводские ведомости в идеальном порядке. Дед ужасно жалел, что в свое время не смог выучиться на инженера, – не было возможности. Но он был еще молод, всего-то двадцать восемь лет, и не терял надежды наверстать упущенное.
Не успел. Когда началась война, он ушел на фронт, откуда вернулся в 43 году инвалидом без одной ноги. Тут уж было не до учебы. Приходилось каким-то образом кормить семью, которая через год увеличилась еще на одного члена, – родилась папина сестра, моя тетка. Отчаянные люди были наши предки. Теперь-то меньше чем за 250 000, обещанных президентом за второго ребенка, потенциальные родители и стараться не станут. А тогда… Война, кормилец без одной ноги, а они второго ребенка заделали и живут себе, трудно, но счастливо.
Учитывая зигзаги судьбы, дед так и не смог дорваться до вожделенного образования, но тоску свою по несбывшемуся он умудрился привить сыну (то есть моему отцу). На всю жизнь осталось у того стремление к знаниям, которые казались ему пропуском в какой-то невиданный, блестящий мир, отличный от суровой послевоенной действительности.
Потому в школу отец пошел как на праздник. И так все десять лет. Честно говоря, я просто не могу себе вообразить, какие запасы энтузиазма для этого нужны. Бездонные, наверное. Отец искренне верил: если он выучится как следует, все двери в стране будут для него открыты. Они все тогда немного такие были – не от
