люди, но тем самым, что стали учениками Христовыми, претворились по естеству в Божественное, как свидетельствует об учениках Своих Слово, что лучшими человека были те, которых сказанное им Господом отличение отделило от людей, когда говорит: кого Мя глаголют человецы быти?… Вы же кого Мя глаголете быти (Марк. 8, 27. 29)? Ибо действительно, кто и оть таких речений, которых ближайшее значение указывает на плотское сладострастие, не поползается на разумение нечистое, но сими речениями при понятиях чистых руководится к любомудрию о Божественном, тот доказывает о себе, что он уже не человек, и имеет естество, не из плоти и крови сложенное, но, по безстрастию соделавшись равноангельным, показывает уже в себе жизнь, ожидаемую в воскресение святых. Как по воскресении тело, пременясь в нетленное, соединится с душею человеческою, страсти же, тревожащия нас ныне, не возстанут с оными телами; напротив того, для жизни нашей наступит мирное состояние, мудрование плоти не будет больше мятежничать против души, в междоусобной брани противостав закону ума страстными движениями, и, победив ее грехом, водить подобно какой–то пленнице; но естество соделается тогда чистым от всего подобнаго, и у обоих, разумею у плоти и духа, будет одно мудрствование; потому что всякое телесное расположение в естестве уничтожится. Так слово в сей книге повелевает слышащим, хотя живем во плоти, не обращаться к ней мыслями, но иметь в виду единую душу, и все, выражающия любовь речения, чистыми и неоскверненными восписывать превышающему всякий ум благу, которое одно в подлинном смысле сладостно, вожделенно и достолюбезно, и наслаждение которым служит всегдашним поводом к большему вожделению, причастием благ усиливая пожелание. Так Моисей любил Бога; так любил Илия; так Иоанн любил Жениха, говоря: имеяй невесту, жених есть, а друг женихов радостию радуется за глас женихов (Иоан. 3, 29). Так Петр на вопрос любиши ли? с дерзновением отвечаеть: Ты веси, Господи, яко люблю Тя (Иоан. 21, 15). Так и прочие Апостолы. Так Павел, прежде гонитель, возлюбив Христа, Котораго не видел, писал, выражаясь: обручих вас, деву чисту, представити Христови (2 Кор. 3, 2). Так теперь невеста — Церковь возлюбила Жениха, подобно деве, которая говорить в песни: да лобжет мя от лобзаний уст Своих (Песн. 1, 1). Так Моисей бывшею у него устами ко устам беседою с Богом, как свидетельствует Писание, приведен еще в большее вожделение таковых лобзаний, и после стольких Богоявлений, как будто не видевший еще Бога, просит увидеть Желаемаго. Так все прочие, в ком глубоко укоренена была Божественная любовь, никогда не останавливались в вожделении, все даруемое им свыше к наслаждению желаемым обращая в пищу и в поддержание сильнейшаго вожделения.
Так и ныне душа, вступившая в единение с Богом, не имееть сытости в наслаждении. Чем обильнее наполняется услаждающим, тем сильнее действуют в ней пожелания. Поелику глаголы Жениха дух и живот суть (Иоан. 6, 63); а всякий, прилепляющийся к духу делается духом, и вступающий в единение с жизнию, по Господнему слову, переходит от смерти в живот (Иоан. 5, 24), то по сему самому к источнику духовной жизни приблизить себя желает дева–душа. А источник сей — Жениховы уста, из которых источающиеся глаголы жизни вечной наполняют привлекающия их уста, как было с Пророком, устами привлекающим дух (Псал. 118, 131). Посему, так как уста, привлекающия питие из источника, надлежит приложить к воде, а источник есть Господь, изрекший: аще кто жаждет, да приидет ко Мне и пиет (Иоан. 7, 37); то посему душе жаждущей желательно уста свои приблизить к устам, источающим жизнь, и невеста говорит: да лобжет мя от лобзаний уст Своих. И Тому, Кто всем источаеть жизнь, и всем хощеть спастися, не угодно кого–либо из спасаемых лишить сего лобзания, потому что лобзание это есть очистительное средство от всякой скверны. Посему–то, кажется мне, Господь с укоризною произносить прокаженному Симону такия слова: лобзания Ми не дал еси (Лук. 7, 44). Чистым стал бы он от недуга, привлекши чистоту устами. Но Симон справедливо не был возлюблен, оплотянев по болезни, по собственному вожделению оставаясь неистощимым в недуге. А душа, достигшая чистоты, так как не омрачает ея никакая плотская проказа, видит сокровище благ; имя же этому сокровищу — сердце. И Пророк молится, чтобы создано было в нем сердце чисто (Псал. 50, 12), из котораго подается сосцам Божественное млеко, служащее питанием душе, привлекающей благодать по мере веры (Рим. 12, 6). Почему говорит она: блага сосца Твоя паче вина (Песн. 1, 1), — сосцами по местному положению означая сердце. Конечно же не погрешит, кто под сердцем будет разуметь сокровенную и неизреченную силу Божества; да и под сосцами справедливо может иный подразумевать благия за нас действования Божественной силы, какими Бог поддерживает жизнь каждаго, снабжая приличною каждому из приемлющих пищею.
Но из любомудрия сей книги дознаем мимоходом и другое некоторое учение, а именно, что есть в нас двоякое некое чувство, одно телесное, другое Божественное, как где–то в притчах говорит Слово: найдешь Божественное чувство, — потому что есть некая соразмерность душевных движений и действий с чувствилищами тела, и сие дознаем из настоящих словес Духа. Вино и молоко различаются вкусом, но когда они духовны, тогда духовна, без сомнения, и восприемлющая их душевная сила. А лобзание совершается чувством осязания; потому что при лобзании уста между собою прикасаются. Но есть некое осязание души, которым осязается слово, и которое совершается каким–то не телесным, но духовным соприкосновением, как сказал изрекший: руки наша осязаша, о Словеси животнем (1 Иоан. 1, 1). А также и воня Божественнаго мира есть воня обоняемая не ноздрями, но какою–то духовною н невещественною силою, с привлечением духа, привлекающею и благоухание Христово. Ибо желание девы, выраженное в начале Песни, читается в связи так: блага сосца Твоя паче вина, и воня мира Твоего паче всех аромат (Песн. 1, 1–2). А сим, как предположили мы, выражается какая–либо мысль немаловажная и достойная пренебрежения. Ибо при этом сравнительном предпочтении млека из Божественных сосцев тому веселию, какое бывает у нас от вина, научаемся, может быть, сказанным, что вся человеческая мудрость, и все знание существующаго, и всякая созерцательная сила, и всякое мысленное представление не могут устоять в сравнении с простейшею пищею Божественных уроков; потому что млеко истекает из сосцев, и есть пища младенцев; а вино по силе и горячительному свойству делается наслаждением совершеннолетних, однако же совершенное во внешней мудрости ниже младенческаго учения в Божественном Слове. Посему–то Божественные сосцы лучше человеческаго вина, и воня Божественнаго мира превосходнее всякаго благоухания ароматов. А в этом, по моему мнению, открывается такой смысл.
Под ароматами разумеем добродетели, как–то: мудрость, целомудрие, справедливость, мужество, благоразумие и подобное сему, украшаясь которыми, каждый из нас по мере сил и по своему произволению, один так, другой иначе, приходим в благоухание, и кто из целомудрия, или мудрости, кто из справедливости, или мужества, или другаго чего, признаваемаго за добродетель, а иный и из всех таковых ароматов имееть в себе срастворенное благоухание. Однако же все это не может идти в сравнение с тою всесовершенною добродетелию, которая наполняет собою небеса, как свидетельствует пророк Аввакум, сказав: покры небеса добродетель Его (Авв. 3, 3), то есть с источною премудростию, источною правдою, источною истиною, и так далее. Воня небеснаго мира, сказано, имеет благодать несравнимую с теми ароматами, какия известны нам.
В последующем за сим душа невесты касается еще высшаго любомудрия, показывая недоступность и невместимость Божественной силы человеческим помыслам, когда говорит: миро излиянное имя Твое (Песн. 1, 2), — ибо сими словами, кажется мне, означается подобное следующему: естество неопределимое не может в точности объято быть словом, имеющим значение имени; напротив того, вся сила понятий, вся выразительность речений и именований, хотя бы, по–видимому, заключали они в себе что великое и боголепное, не касаются естества в Сущем, но разум наш, как бы по следам только и озарениям каким, гадает о Слове, с помощию постигнутаго, по какому–то сходству представляя себе и непостижимое. Какое ни примыслим имя, сообщающее нам понятие о мире Твоего Божества, — говорит невеста, — тем, что выражает сказуемое, означим не самое миро, но богословскими сими именованиями покажем только малый некий остаток испарений Божественнаго благоухания: как по сосудам, из которых вылито миро, не познается самое миро, вылитое из сосудов, каково оно в естестве своем; хотя и по малоощутительному некоему качеству испарений, оставшемуся в сосуде, делаем некоторую догадку о вылитом мире. Сие–то именно дознаем мы из сказаннаго: самое миро Божества, каково оно в сущности, выше всякаго имени и понятия; усматриваемыя же во вселенной чудеса доставляют содержание
