дневной душ, перед чаепитием, такого удовлетворения не приносил, потому что в голову лезли ненужные мысли, да к тому же приходилось торопиться: в любую минуту могла нагрянуть Марика, работавшая на Би- би-си. А вечерний душ, уже перед сном, и вовсе был не в радость: накатывал мандраж от неизбежности ночи с Марикой, преследовал дурной запашок, не давал покоя вопрос: потребует она сегодня секса или потерпит до следующего раза (в последнее время от секса по большей части удавалось отвертеться); не говоря уже о кроссвордах, и сообщениях, отправленных — и не отправленных — по электронной почте, и заботах об уехавшем в Оксфорд Тео (который, к неудовольствию Мартина, все реже делился подробностями своего быта и романтических знакомств; Марика твердила: «Ему девятнадцать лет — скажи спасибо, что он хоть что-то рассказывает», но это было слабым утешением, и Мартина преследовали мысли о смертоносных вирусах, автокатастрофах и наркотических веществах; помимо всего прочего Тео недавно приобрел мотоцикл: к целому вороху обязанностей, возложенных на Мартина, добавилось много, очень много действий ритуального характера, призванных оберегать здоровье и благополучие Тео).
Мартин принялся обтираться полотенцем. Он ревностно следил за состоянием своего тела, не упуская из виду ни мозолей, ни трещинок, ни комариных укусов, но при этом слабо представлял, как выглядит со стороны. Даже Марика и Тео существовали в сознании Мартина как сгустки ощущений и слов. Лица он запоминал плохо.
Сегодня день начался удачно. Большое число ритуалов, связанных с мытьем и уходом за собой, Мартин подчинял идее симметрии: провел бритвой по левой щеке — проведи точно так же по правой. Несколько лет назад из-за этого случился неприятный казус, когда Мартину пришлось сбрить каждый волосок на своем теле. Бритье занимало не один утренний час, и Марика буквально рыдала. Со временем он смог себе внушить, что бритье можно компенсировать счетом. Поэтому нынче утром он подсчитал движения бритвы (тридцать), необходимые и достаточные для удаления щетины, а потом, аккуратно положив станок на бортик раковины, тридцать раз сосчитал до тридцати. На это ушло двадцать восемь минут. Считал Мартин обстоятельно, не торопясь. Поспешность до добра не доводит. Заторопишься — непременно собьешься, и начинай сначала. Все нужно делать с толком, иначе не будет чувства завершенности.
Завершенность — это когда дело сделано по всем правилам. Мартин получал (быстротечное) удовлетворение от любой соразмерности движений, задач, цифр, ополаскиваний, продуманных и бездумных действий. Но особо потакать своим желаниям тоже не следовало. Суть ведь не в том, чтобы доставить себе удовольствие, а в том, чтобы отвести неприятность.
Случалось, конечно, на чем-то зациклиться — вроде как булавочный укол, следом толчок, а потом сущие мучения: «Газ-то я выключил? Кто это подглядывает в окошко черного хода? Молоко, видно, скисло. Надо сто раз понюхать, прежде чем лить его в чай. А руки я мыл после туалета? Пойду-ка еще разок вымою, для верности. Газ-то я выключил? А штанины случайно не волочились по полу, когда я одевался? Нужно брюки снять и заново надеть, по всем правилам. Еще разок. Еще. Заново. Заново».
Чтобы побороть зацикленность и снять все вопросы, требовалось самопринуждение. «Проверь газ. Вымой руки. Да получше оттирай, а то мало ли что. Мыло возьми хозяйственное. Отбеливателя плесни. Пол грязный. Нужно отдраить. Грязные участки обходи, не наступай. Лишних шагов не делай. Полотенца расстели на полу, чтобы не разносить заразу. Полотенца выстирай. Еще разок. Еще. А в спальню так заходить негоже. Что значит „негоже“? Негоже, и все. Смотри, с какой ноги входишь. И поворачивай налево с обязательным разворотом корпуса, вот так, неплохо. Уже лучше. А Марика? Ей тоже никаких послаблений. Ее это не обрадует. Неважно. Да не будет она этого делать. Нет, будет. Куда она денется? И нечего спорить, это же форменное безобразие. Да что тут такого? Вот именно, что? Откуда я знаю. Даже думать не хочу. А ну-ка, быстро: двадцать два помножить на два: сорок четыре, шестьдесят шесть, восемьдесят восемь… одна тысяча сто двадцать два…»
Дни случались хорошие, плохие и очень плохие. Сегодня день обещал быть хорошим. Мартину вспомнилась студенческая пора, когда он, поступив в Бейлиол,[7] по средам ходил играть в теннис; партнером его был один сокурсник, с которым они встречались на лекциях по математике и философии. Бывали такие дни, когда, еще не расчехлив ракетку, он уже знал, что каждый удар будет как бальзам на сердце. Вот и сегодня у него возникло такое же чувство.
Выйдя из ванной, Мартин обвел глазами спальню. Марика приготовила ему смену одежды. Туфли стояли на полу, точно под штанинами брюк. Все вещи, должным образом сложенные, были на отведенных местах. Ни одна не соприкасалась с другой. Он оглядел паркетный пол. Там, где стерся лак, образовались проплешины; кое-где паркет вспучился от влаги, но Мартина это не волновало. Он пытался определить, можно ли ступать на этот пол босыми ногами. Сегодня, решил Мартин, можно. Остановившись у кровати, он с неспешностью начал одеваться.
С каждым предметом одежды, в который облачалось его тело, Мартин обретал все большую уверенность от соприкосновения кожи с чистой, проверенной тканью. От голода у него подводило живот, но спешить не следовало. Наконец Мартин сунул ноги в туфли. С обувью вечно была проблема. Коричневые полуботинки выступали посредниками между чистым телом и сомнительным паркетом. Даже неприятно было до них дотрагиваться. А куда денешься: хочешь не хочешь — надо завязывать шнурки. Марика не раз предлагала купить ему кроссовки на липучках, но он не мог на это согласиться по эстетическим соображениям.
Мартин носил только добротные, темные вещи; ему импонировал строгий стиль. Разумеется, дома он обходился без галстука, но выглядел так, будто только что решился его снять или, наоборот, собирался повязать перед выходом из дому. А поскольку он давно никуда не выходил, галстуки висели без пользы в платяном шкафу.
Одевшись, Мартин осторожно проследовал по коридору на кухню. Там для него был накрыт стол. В круглой чаше — хлопья для завтрака, рядом кувшинчик молока, два абрикоса. Он нажал на кнопку электрического чайника, который закипел в считаные минуты. За едой Мартину не приходилось делать над собой больших усилий (правда, для пережевывания определенных продуктов требовалось конкретное число движений челюстями). В кухне главенствовала Марика, а она приказывала ему все подозрения оставлять за порогом. К газовой плите он старался не подходить, потому что никогда не знал, в какую сторону включается и в какую выключается газ: бывало, он часами держался за ручку, вертя ее туда-сюда. Но воду удобно было кипятить в электрическом чайнике, и он этим пользовался.
Рядом с его прибором Марика положила газеты. Девственно чистые и явно никем не читанные. На мгновение Мартин испытал прилив благодарности: свежие газеты он любил открывать первым, но она вечно перебегала ему дорожку. Развернув «Гардиан», он прежде всего нашел кроссворд.
Сегодня был четверг, а на этот день недели Мартин всегда ставил кроссворд с научной тематикой. В данном случае он выбрал астрономию. Мартин пробежал глазами сетку — хотел убедиться, что внешне все безупречно. Конфигурация кроссворда была предметом его особой гордости: клеточки располагались в виде довольно плотной и абсолютно симметричной спиральной галактики. Вслед за тем он просмотрел вчерашний кроссворд с решениями: это была строгая и добротная криптограмма[8] — результат деятельности его коллеги, Альберта Бимиша. Бимиш скрывался под псевдонимом Лилибет;[9] Мартин не мог понять такой странности. Бимиша он в глаза не видел, хотя от случая к случаю беседовал с ним по телефону. Мартину он представлялся волосатым здоровяком в балетной пачке. Для себя Мартин выбрал псевдоним Бэнбери.
В поисках интересных публикаций Мартин пролистал «Таймс», «Дейли телеграф», «Дейли мейл» и «Индепендент». Сейчас он составлял кроссворд на тему развития военного дела в Месопотамии. У него не было уверенности, что редакция примет это на ура, но, как человек творческий, он испытывал потребность облечь свои тревоги в художественную форму, а в последнее время Мартина тревожил Ирак. Сегодня информационные материалы пестрели сообщениями о том, как смертник с бомбой устроил кровавую баню в одной из мечетей. С глубоким вздохом Мартин взялся за ножницы и стал вырезать полезные статьи.
После завтрака он вымыл за собой посуду (более или менее традиционным способом) и сложил газеты в аккуратную стопку (хотя от них осталось только кружево). После этого он перешел в кабинет и потянулся к выключателю настольной лампы. Стоило ему выпрямиться, как что-то задело его по лицу.
Вначале Мартин подумал, что к нему в кабинет проникла летучая мышь. Потом он увидел конверт, свисающий с потолка на тонкой ниточке. Остановившись, как вкопанный, Мартин разглядел его вблизи. Решительным почерком Марики на конверте было выведено его имя. «Что же ты наделала?» У него помутилось в мыслях, и он, склонив голову набок и щитом сложив руки на груди, стал следить глазами за
