Однако это не могло помешать «Добрыне» выйти, в море.
Но как быть с Бен-Зуфом? Сопровождать ли ему своего капитана, или остаться на острове? В пользу последнего решения говорил один веский довод в числе многих других, достаточно важных: на шкуну нельзя было погрузить лошадей, а Бен-Зуф ни за что не согласился бы расстаться с Зефиром и Галетой, особенно с Галетой. Кроме того, необходимость присматривать за новыми владениями, возможность высадки на остров новых путешественников, забота о скоте, который нельзя было бросать на произвол судьбы, принимая во внимание, что он, как это ни маловероятно, со временем может оказаться единственным источником питания для поселенцев, и прочие разнообразные соображения побуждали Бен-Зуфа остаться, с чем капитан Сервадак согласился, хотя и с сожалением. Кроме того, нашему славному Бен-Зуфу не угрожала опасность пробыть на острове до конца дней. Как только экспедиция выяснит новое положение дел, шкуна вернется, захватит Бен-Зуфа и доставит его на родину.
Тридцать первого января Бен-Зуф, «облеченный всеми полномочиями губернатора» и, по собственному признанию, несколько взволнованный, простился с капитаном Сервадаком. Перед расставанием он просил капитана, в случае если плавание приведет его на Монмартр, проверить, стоит ли «гора» на прежнем месте; затем машина заработала, шкуна вышла из узкой бухты и понеслась в открытое море.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
где наши герои, вооружившись подзорной трубой и лотом, пытаются найти следы французской колонии Алжир
Шкуна «Добрыня», построенная на верфях острова Уайт, представляла собой отличное, изящное и прочное судно, водоизмещением в двести тонн, вполне способное выдержать кругосветное плавание. Когда Колумб и Магеллан впервые отважились пересечь Атлантический и Тихий океаны, их корабли были несравненно меньше по размерам и хуже оснащены, чем шкуна графа Тимашева. В трюме «Добрыни» хранился запас провианта на три месяца, и при необходимости шкуна могла совершить рейс по Средиземному морю, не заходя в порты. Заметим еще, что перед отплытием с острова Гурби не потребовалось увеличивать ее балласт. Дело в том, что если она, как и все на Земле, теперь весила меньше, то соответственно меньше весила и вода. Поэтому соотношение веса судна и веса несущей его воды осталось прежним, и плавание «Добрыни» проходило в тех же условиях, что и раньше.
Граф Тимашев не был моряком. Командование, вернее управление судном, он вверил лейтенанту Прокофьеву.
Лейтенанту было лет тридцать. Сын крепостного, отпущенного графом Тимашевым на волю задолго до знаменитого манифеста Александра II об освобождении крестьян, он родился в имении графа и был глубоко предан своему бывшему барину как человек, всем ему обязанный, и как искренний его друг. В совершенстве изучив морское дело на военных и торговых судах русского флота и получив чин лейтенанта, он перешел на «Добрыню». Большую часть года граф проводил на шкуне; зимой он плавал по Средиземному морю, а летом в северных морях.
Прокофьев был не только сведущим моряком, но и широко образованным человеком. Это делало честь и ему самому и графу, его воспитателю. Управление «Добрыней» находилось в надежных руках, да и экипаж у него был отличный: механик Тиглев, четверо матросов — Негош, Толстой, Едаков, Пановко и повар Михайла, — все сыновья арендаторов графа, который перенес на корабль уклад и обычаи русской знати. Они не страшились никаких космических катастроф, видя, что их бывший барин делит общую с ними участь. Только один Прокофьев испытывал глубокую тревогу, отлично понимая, что в глубине души граф тревожится не меньше его.
Итак, «Добрыня» держал курс на восток; он несся на всех парусах и на всех парах, при попутном ветре; шкуна могла бы делать по одиннадцать узлов в час, если бы высокая волна не «сбивала» ее скорости. Дело в том, что хотя ветер, дувший с запада, вернее сказать, оттуда, где теперь находился восток, по силе соответствовал лишь небольшому бризу, море было если не бурным, то неспокойным. И понятно почему: поскольку уменьшилась сила земного притяжения, молекулы воды весили теперь меньше и при малейшем колебании воздуха поднимались на громадную высоту. Араго, определявший в семь-восемь метров максимальную высоту волны, немало бы удивился, увидев водяные горы в пятьдесят — шестьдесят футов. То не были обычные волны, которые, пенясь, сталкиваются друг с другом, а могучие, широкие валы, и шкуна, поднимаясь и опускаясь на них, перемещалась с разностью уровней до двадцати метров. Теперь судно стало более легким, а следовательно, менее устойчивым, и, признаться, будь капитан Сервадак подвержен морской болезни, он заболел бы непременно.
Однако эта качка, вызванная морским волнением, напоминавшим очень крупную зыбь, была не очень резкой. В общем, шкуне приходилось преодолевать сопротивление не больше, чем в прежнее время при натиске коротких и сильных волн в Средиземном море. Единственной помехой в этих новых условиях плавания являлось уменьшение обычной скорости судна.
«Добрыня» держался в двух-трех километрах от предполагаемой береговой линии этой части Алжира. На юге он не обнаружил никаких признаков земли. Сейчас Прокофьев не мог, как прежде» определить место судна по планетам, потому что изменилось их взаимное расположение; не мог он и определить широту и долготу по высоте солнца над линией горизонта, ибо результаты его вычисления нельзя было сопоставить с географическими картами, составленными до космической катастрофы; тем не менее ему удавалось держаться почти правильного курса. При таком малом плавании достаточно было, во-первых, определять пройденный судном путь при помощи лага, а во-вторых, руководствоваться точными показаниями компаса.
К счастью, магнитная стрелка компаса ни на секунду не теряла своих свойств и не отклонялась. На нее не влияли космические явления, и она по-прежнему показывала магнитный полюс, составляя угол примерно в двадцать два градуса с истинным меридианом. Таким образом, хотя восток и запад переместились, или, иначе говоря, солнце всходило на западе и заходило на востоке, то север и юг сохраняли прежнее положение. Поэтому за невозможностью пользоваться секстантом, по крайней мере теперь, следовало исходить из показаний компаса и лага.
Лейтенант Прокофьев, более осведомленный в этих вопросах, чем капитан Сервадак, объяснил ему все это в присутствии графа в первый же день плавания. Он, как и большинство русских, в совершенстве владел французским языком. Разговор, само собой разумеется, зашел о тех необычайных явлениях, причину которых лейтенанту Прокофьеву так же, как и капитану Сервадаку, до сих пор не удавалось установить. И раньше всего они коснулись вопроса о новой орбите, по которой двигался земной шар начиная с 1 января.
— Ясно, капитан, что Земля движется вокруг Солнца не по своему обычному пути, — сказал лейтенант Прокофьев, — в силу какой-то неизвестной причины она значительно приблизилась к Солнцу.
— Я в этом больше чем уверен, — ответил капитан Сервадак, — но теперь остается узнать, не пересечем ли мы орбиту Меркурия после того, как пересекли орбиту Венеры.
— И не упадем ли в конце концов на Солнце, где и найдем свою гибель, — добавил граф.
— Но это было бы крушением Земли, и каким страшным крушением! — воскликнул капитан Сервадак.
— Нет, — ответил лейтенант Прокофьев, — мне думается, можно с уверенностью утверждать, что Земле не угрожает падение. Она не летит навстречу Солнцу, а несомненно движется вокруг него по новой траектории.
— Можешь ли ты привести какое-нибудь доказательство в пользу твоей гипотезы? — спросил граф.
— Могу, — ответил лейтенант Прокофьев, — и довольно убедительное. Если бы земной шар действительно падал на Солнце, развязка наступила бы в кратчайший срок и мы уже сейчас оказались бы на чрезвычайно близком расстоянии от нашего центра притяжения. Если бы Земля падала на Солнце, это значило бы, что внезапно прекратилось действие центробежной силы, которая в сочетании с силой
