то время она двигалась со скоростью вдвое большей, чем скорость Земли, а Земля проходит в час только двадцать восемь тысяч восемьсот лье.
— Очень хорошо, — заметил Сервадак, — но от этого нам не стало яснее, на каком расстоянии от Солнца окажется Галлия в своем афелии. Неизвестно, на что мы можем надеяться или что нам угрожает в будущем.
— Да, капитан, все это неизвестно, — ответил Прокофьев, — но при систематических наблюдениях с разных точек орбиты Галлии было бы возможно, пользуясь законом всемирного тяготения, установить величину отрезков, из которых складывается этот путь…
— И, следовательно, весь путь Галлии в пределах солнечной системы, — договорил Сервадак.
— Совершенно верно, — сказал граф, — ведь если Галлия астероид, она, как и все небесные тела, подчиняется законам небесной механики и Солнце направляет ее движение так же, как оно направляет движение планет. Едва эта масса отделилась от Земли, как вокруг нее сомкнулись невидимые цепи всемирного тяготения, и отныне она неуклонно будет следовать по раз и навсегда определенной орбите.
— Если только какое-нибудь встречное светило не изменит ее орбиты, — возразил лейтенант Прокофьев. — Ведь Галлия только маленькое колесико в механизме солнечной системы, и планеты могут оказать на нее неодолимое влияние.
— Что ж, — сказал Сервадак, — на своем пути Галлия наверняка может завести случайные знакомства и свернуть с пути истинного. А заметили вы, господа, что мы рассуждаем так, как будто и впрямь стали галлийцами? Полноте! С чего мы взяли, что Галлия, о которой идет речь в записке, не только что открытая, сто семидесятая по счету малая планета?
— Нет, — возразил Прокофьев, — этого не может быть. Движение малых или телескопических планет происходит только в пределах узкой зоны между орбитами Марса и Юпитера. Поэтому никакая телескопическая планета не может оказаться так близко от Солнца, как Галлия во время своего перигелия. Между тем не подлежит сомнению, что она тогда приблизилась к Солнцу, потому что данные документа совпадают с нашими собственными предположениями.
— К сожалению, — сказал граф, — у нас нет нужных приборов для наблюдений, и мы не можем определить все элементы орбиты Галлии.
— Кто знает? — ответил Сервадак. — Рано или поздно все тайное становится явным!
— Ну, а последние слова в записке, — продолжал граф, — «Va bene», «All right», «Прекрасно»? По- моему, в них нет никакого смысла…
— Если только, — заметил Сервадак, — автор записки не хотел сказать, что одобряет новый мировой порядок и находит, что все к лучшему в этом лучшем и самом невероятном из миров.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
где капитан Сервадак держит в руке все, что осталось от некогда обширного материка
Между тем «Добрыня», обогнув огромный выступ нового материка, преграждавший путь на север, направился к тому месту, где прежде был расположен мыс Креус.
День и ночь толковали на борту «Добрыни» о последних необычайных событиях. Слово «Галлия» не сходило с языка и как-то само собой, почти незаметно для наших путешественников. Галлия стала географическим понятием, подлинным названием астероида, умчавшего их в пространства солнечной системы.
Но они не забывали о том, что их насущная задача — исследовать побережье Средиземного моря. Поэтому шкуна все время шла вперед, держась возможно ближе к новой береговой полосе, которая обрамляла бассейн единственного, по всей вероятности, моря на поверхности Галлии.
Верхняя часть этого огромного выступа находилась там, где прежде на побережье Испании была расположена Барселона, но ни большого города, ни побережья более не существовало: вероятно, они были погребены на дне моря, и только прибой шумел у скал нового материка. А скалистый берег, заворачивая к северо-востоку, далеко выдавался в море как раз у мыса Креус.
Но и от мыса Креус ничего не осталось.
Здесь начиналась граница Франции. Нетрудно догадаться, о чем думал Сервадак, увидев вместо родной земли чуждые берега. Путь к южной Франции преграждал неодолимый барьер, за которым ничего не было видно. Вдоль параллели, прежде пересекавшей цветущие берега южной Франции, тянулась отвесная, голая и неприступная стена высотой в тысячу футов, такая же бесплодная, крутая и «новая», как и на африканском берегу Средиземного моря.
Как ни близко держалась шкуна к берегу, с борта ее не было видно ничего похожего на приморскую полосу Восточных Пиренеев: ни мыса Беар, ни Пор-Вандра, ни устья реки Теш, ни озер Сен-Назер и Сальс. На границе департамента Од, с его живописными озерами и островами, не сохранилось и пяди земли Нарбоннского округа. Исчезло все: мыс Агд на границе департамента Эро, залив Эгморт, порт Сет, город Фронтиньян, побережье Нимского округа, дугой выдававшееся в море, равнины Кро и Камарг, извилистое устье Роны. Исчез Мартиг! Погиб Марсель!
Казалось, путешественникам не суждено встретить ни клочка той европейской страны, которая называлась Францией.
Гектор Сервадак готовил себя к самому горькому разочарованию; однако, столкнувшись лицом к лицу со страшной действительностью, он был сражен. Он искал и не находил ни следа знакомых ему ландшафтов. Порой, когда береговая полоса заворачивала к северу, в Сервадаке вспыхивала надежда, что за этим поворотом вдруг откроется часть уцелевшей французской земли; но как далеко ни тянулась береговая извилина, ничто не напоминало о чудесных берегах Прованса. Всюду простирался либо новый материк, либо катились волны неузнаваемого Средиземного моря, и капитан Сервадак невольно спрашивал себя: неужели же от его родины остался только крохотный клочок алжирской территории — остров Гурби, куда ему суждено вернуться?
— И все-таки, — говорил он графу Тимашеву, — материк Галлии не кончается этими неприступными скалами. По ту сторону лежит ее северный полюс. Что там, за высокой стеной? Надо узнать это во что бы то ни стало. И если, вопреки очевидности, мы все еще на нашей планете, если действительно нас носит по межпланетному миру уцелевшая часть земного шара, которая движется в ином, новом направлении, словом, если где-то еще существует Европа, Франция и Россия, — нужно, в этом убедиться. Неужели нам не встретится отлогий берег, где бы мы могли высадиться? Неужели нельзя вскарабкаться на эти неприступные утесы и хоть раз осмотреться кругом, узнать, что там скрывается? Умоляю вас, граф, ради бога, высадимся!
Но в сплошной стене, вдоль которой шла шкуна, не встречалось ни маленькой бухты, ни отмели, где мог бы высадиться экипаж. Берега у основания были совершенно гладкими и отвесными, высотою в двести — триста футов; вершину массива венчало причудливое нагромождение исполинских кристаллов. Новые берега Средиземного моря состояли из совершенно одинаковых скал; их единообразие объяснялось тем, что все эти каменные громады представляли собой сплав одной породы.
Шкуна на всех парах неслась на восток. По-прежнему стояла ясная погода. Наступило похолодание, воздух стал менее влажен. Лишь кое-где небесную лазурь бороздили почти прозрачные облака. Днем солнечный диск, заметно уменьшившийся, отбрасывал слабый свет, придававший предметам неверные очертания. Ночью изумительно ярко горели звезды, зато некоторые дальние планеты как будто потускнели — Венера, Марс и то неведомое светило, что появлялось перед восходом и закатом солнца. Но огромный Юпитер и великолепный Сатурн сверкали все ярче, ибо Галлия приближалась к ним, и вскоре Прокофьев указал своим спутникам на Уран, который прежде не удавалось видеть невооруженным глазом. Итак, Галлия неслась в межпланетном пространстве, удаляясь от центра своего притяжения.
Двадцать четвертого февраля, пройдя вдоль ломаной линии, воспроизводившей прежнюю морскую границу департамента Вар, попытавшись затем найти Иерские острова, полуостров Сен-Тропез, Леренские острова, Каннский залив и залив Жуана, шкуна достигла широты мыса Антиб.
Здесь, ко всеобщему удивлению и радости, массив сверху донизу рассекала узкая трещина. У
