водки, консервов и прочего — хватило бы на два месяца, и граф Тимашев предоставил все это в распоряжение островитян; затем существовал ценный груз «Ганзы», который Хаккабут рано или поздно, по доброй воле, или против воли вынужден будет отдать в общее пользование; и, наконец, на самом острове были запасы хлеба и скота, которые при разумном ведении хозяйства могли обеспечить нужды населения на долгие годы.
Об этих важных вопросах, конечно, и толковали капитан Сервадак, граф Тимашев, лейтенант Прокофьев и Бен-Зуф по дороге к морю. Граф сказал Сервадаку:
— Капитан, вас представили этим добрым людям как губернатора острова. Думаю, что вам следует и впредь сохранить за собой это звание. Вы француз, мы на земле бывшей французской колонии, а так как всякое объединение людей должен кто-то возглавлять, то я со своими людьми готов признать вас нашим главой.
— Что ж, граф, — ответил без колебаний капитан Сервадак, — я принимаю ваше предложение, а вместе с тем и всю связанную с ним ответственность. Позвольте мне выразить уверенность, что между нами будет царить полное единодушие и мы сделаем все возможное для общей пользы. Черт побери, кажется, самое трудное уже осталось позади! Я убежден, что мы не ударим лицом в грязь, если уж нам суждено кончить наши дни вдали от рода человеческого!
С этими словами Гектор Сервадак протянул руку графу Тимашеву. Граф пожал ее, слегка поклонившись, и это было первое рукопожатие, которым они обменялись после встречи на острове Гурби. Впрочем, упоминание о прошлом соперничестве не могло и не должно было иметь места ни раньше, ни впредь.
— Сначала нужно решить один важный вопрос, — сказал капитан Сервадак. — Говорить ли испанцам, каково создавшееся положение?
— Ни за что, господин губернатор! — выпалил Бен-Зуф. — Они и так по природе своей народ ненадежный! А как узнают всю правду, так и вовсе впадут в отчаяние, — тогда какой от них прок!
— Кроме того, — заметил лейтенант Прокофьев, — они, по-видимому, глубоко невежественны и ничего не поймут, если мы попытаемся объяснить им космический смысл событий.
— Не беда, если и поймут, — возразил капитан Сервадак. — Это их едва ли взволнует. Испанцы все немного фаталисты, как и восточные народы, а наши махо вряд ли особенно впечатлительны. Сыграют на гитаре, спляшут фанданго, пощелкают кастаньетами и обо всем позабудут. Ваше мнение, граф?
— Я думаю, что лучше сказать им всю правду, как я ее сказал моим людям.
— И я так думаю, — заметил Сервадак. — Нельзя скрывать опасность от тех, кому она угрожает. Как ни невежественны наши испанцы, они не могли не увидеть изменений физического порядка; заметили же они, что сократились сутки, что изменилось движение Солнца, что уменьшился вес предметов. Поэтому надо сказать им, что их унесло в пространство далеко от Земли и этот островок все, что от нее осталось.
— Вот и хорошо, — согласился Бен-Зуф, — на том и порешим. Скажем им все! Нечего загадки загадывать! Зато уж и полюбуюсь я на Хаккабута, когда он узнает, что наш добрый старый земной шар в нескольких сотнях миллионах лье отсюда! Да еще со всеми должниками, которых у такого матерого ростовщика, должно быть, немало там осталось! Поди догони их, голубчик!
Хаккабут ничего не слышал, потому что шагов на пятьдесят отстал от Бен-Зуфа. Он шел сзади сгорбившись, охая, призывая всех богов на свете, но по временам его узкие живые глазки метали искры, а губы кривились, обнажая мелкие зубы.
Он не хуже других видел произошедшие перемены и не раз говорил о них с Бен-Зуфом, к которому старался подольститься. Но Бен-Зуф питал нескрываемую неприязнь к этому выродившемуся потомку патриарха Авраама. От расспросов ростовщика Бен-Зуф отделывался шутками. Так, он твердил, что Хаккабут только выигрывает от нового положения вещей, потому что проживет не сто лет, как это положено всякому уважающему себя сыну Израиля, а наверняка двести, причем, так как все стало легче, то и Хаккабуту будет легче нести бремя своих лет; или уверял, что если луна пропала, то старому скряге терять нечего, — ведь он едва ли давал кому-нибудь ссуду под луну; или доказывал, что если солнце садится там, где раньше вставало, то не иначе, как оттого, что его кресло переставили. Словом, Бен-Зуф нес всякую околесицу. Когда же Хаккабут становился особенно назойливым, бен-Зуф неизменно отвечал:
— Погоди, старина, приедет генерал-губернатор, — человек он умный! Уж он тебе все растолкует!
— И прикажет охранять мои товары?
— А ты как думал, Неффалим? Да он скорее их конфискует, чем даст разграбить!
Под влиянием этих малоутешительных речей Хаккабут, которому Бен-Зуф присваивал то одно, то другое библейское имя, не без опасения ждал приезда губернатора.
Между тем Сервадак и его спутники подошли к морю. «Ганза» стояла на якоре как раз на половине гипотенузы образуемого берегами треугольника. Редкие прибрежные скалы плохо защищали тартану, она не имела укрытия и при первом же порыве западного ветра могла разбиться о камни. Разумеется, ее необходимо было рано или поздно отвести в устье Шедиффа, к стоянке русской шкуны.
При виде тартаны Хаккабут опять разразился жалобами и при этом так вопил и кривлялся, что Сервадак приказал ему замолчать. Граф с Бен-Зуфом остались на берегу, а капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев сели в шлюпку «Ганзы» и причалили к плавучей лавке.
Тартана оказалась в полной сохранности, значит не пострадал и груз. В этом легко было убедиться. В трюме хранились сотни сахарных голов, цибики с чаем, мешки кофе, кипы табака, бутылки водки, бочки вина, кадки с копченой сельдью, куски тканей, тюки хлопка, шерстяная одежда, сапоги и шапки всех размеров, бумага, чернила, спички, всякие инструменты, хозяйственная утварь, фарфоровая и фаянсовая посуда, сотня килограммов соли, перца и других пряностей, голландские сыры и даже комплект льежского альманаха, — всего на сто с лишним тысяч франков. За несколько дней до катастрофы тартана взяла полный груз в Марселе, собираясь сделать рейс от Сеуты до Триполи, иными словами, объехать все места, где пронырливый и оборотистый Хаккабут имел возможность нажиться.
— Да это просто клад для нас! — сказал Сервадак.
— Если только владелец позволят им воспользоваться, — ответил Прокофьев, с сомнением покачав головой.
— Полноте, лейтенант, что же, по-вашему, станет он делать со своими, сокровищами? Как только он узнает, что нет больше ни марсельцев, ни французов, ни арабов и ему больше некого надувать, он поневоле все распродаст.
— Право, не знаю. Но уж во всяком случае он потребует, чтобы ему за все заплатили… так или иначе!
— Что ж, мы и заплатим, выдадим векселя на наш старый мир!
— Собственно говоря, капитан, — продолжал Прокофьев, — вы имеете право реквизировать…
— Нет, лейтенант. Именно потому, что этот человек немец, я не хочу поступать с ним на немецкий манер. Повторяю: в скором времени он будет нуждаться в нас больше, чем мы в нем. Когда он узнает, что находится на новой планете и что, по-видимому, нет надежды вернуться на старую, он спустит свои сокровища по сходной цене.
— Как бы там ни было, — ответил Прокофьев, — тартану нельзя оставлять здесь. Она погибнет при первом же шторме или ее раздавят льды, когда море замерзнет, — ведь зима не за горами!
— Хорошо, лейтенант. Вы и ваши матросы отведете тартану в Шелиффскую гавань.
— Завтра же, капитан, — ответил Прокофьев, — время не терпит.
Составив опись груза, капитан Сервадак и лейтенант отправились на берег. Затем было решено, что все соберутся в караульне, захватив по дороге испанцев. Губернатор предложил Хаккабуту отправиться вместе с ними; тот согласился, однако все время с тревогой оглядывался на свою тартану.
Через час в большом помещении караульни собралось двадцать два человека. Здесь юный Пабло впервые», встретился с малюткой Ниной, которая, по-видимому, была очень довольна, что нашла себе товарища по возрасту.
Капитан Сервадак обратился с речью к присутствующим и, стараясь говорить так, чтобы все его поняли, начал объяснять, в каком серьезном положении находится колония. Прежде всего губернатор объявил, что рассчитывает на самоотверженность и мужество колонистов и что теперь все обязаны трудиться для общего блага.
