Когда Кау-джер вступил в полосу света, настала тишина. Не обращая ни на кого внимания, он направился прямо к пострадавшим и начал перевязывать раненых. Сердей сказал правду — трое были убиты и четверо ранены.
Оказав первую помощь, Кау-джер огляделся и, несмотря на свое горе, не смог сдержать улыбки при виде множества лиц, выражавших искреннее уважение и вместе с тем самое простодушное любопытство. Люди, державшие факелы, придвинулись к нему, и все три группы, следуя за ними, мало-помалу слились в одну толпу, хранившую глубокое молчание.
Кау-джер попросил помочь ему. Никто не двинулся с места. Тогда он вызвал нескольких колонистов по имени. Это подействовало — те немедленно вышли из толпы и послушно выполнили распоряжения Кау-джера. Через несколько минут раненых и убитых перенесли домой, и там Кау-джер удалил пули и наложил повязку тем, кому еще требовалась его помощь. Закончив эти операции, он осведомился о причинах кровавого столкновения и узнал о появлении на сцене Льюиса Дорика, о возмущении населения против Фердинанда Боваля, об изобретенном губернатором «отвлекающем средстве», о грабежах ферм и, наконец, о попытке нападения на усадьбу Ривьера и его соседей, в печальных результатах чего мог убедиться воочию.
И в самом деле последствия этого налета были весьма плачевными. Надежно укрытые за высокими заборами, четыре фермера встретили грабителей ружейным огнем. Те отступили, и их единственной поживой оказались тела убитых и раненых товарищей. Поэтому теперь в сердцах бандитов клокотала ненависть, зубы были стиснуты, взгляды горели мрачным огнем. Дикое возбуждение сменилось бессильной яростью.
Разбойники считали себя одураченными. Кем? Неизвестно. Но только не собственной глупостью и нелепыми выдумками. Как всегда бывает, они обвиняли кого угодно, но отнюдь не самих себя.
А где же находились в то время зачинщики, господа Боваль и Дорик? Вне пределов досягаемости, черт возьми! Везде и всегда происходит одно и то же. Волки и овцы. Эксплуататоры и эксплуатируемые.
Но при всех мятежах существует некий определенный ритуал, который был хорошо знаком всем участникам смуты на острове Осте, поскольку они не раз пользовались им в прошлом. Для тех, кто в развернувшихся событиях применяют насилие и убийство, павшие жертвы служат своего рода знаменем.
Таким знаменем явились колонисты, пострадавшие при нападении на ферму Ривьера. Бандиты принесли их в Либерию и уложили под окнами Фердинанда Боваля, который, как представитель власти, должен был нести ответственность за случившееся. Но тут грабители натолкнулись на приверженцев губернатора, и началась ожесточенная перепалка, как правило, предшествующая драке.
До кулаков дело пока еще не дошло. Неумолимый этикет точно предопределял последовательность событий. После того как люди накричатся до хрипоты, полагалось разойтись по домам, а на следующий день устроить торжественные похороны погибших. Только тогда можно было опасаться беспорядков.
Появление Кау-джера нарушило исконный ход событий. Присутствие этого человека мгновенно погасило общее возбуждение и озлобление, и вдруг все поняли, что здесь лежат не только мертвые, но и раненые, которые нуждаются в срочной помощи.
Когда Кау-джер возвращался в Новый поселок, площадь совсем опустела. Со своим обычным непостоянством толпа, всегда готовая внезапно воспламениться, быстро утихомирилась. В окнах погас свет. Люди уснули.
По пути Кау-джер думал о том, что произошло с эмигрантами. Воспоминание о Дорике и Бовале не особенно беспокоило его, но поход грабителей по острову вызвал у него чувство тревоги. Колония и без того находилась в затруднительном положении. Если же колонисты развяжут междоусобную войну, она окончательно погибнет.
Что же осталось от всех теорий Кау-джера, после того как он столкнулся с реальными фактами? Результат был налицо — неоспоримый и несомненный: люди, предоставленные самим себе, оказались неспособными поддержать свое существование. Да, да! Они, это стадо баранов, погибнут от голода, ибо без пастуха они не в состоянии отыскать богатые пастбища.
И вот близилась развязка злополучной затеи с колонизацией, продолжавшейся всего полтора года. Как будто Природа осознала, что допустила непоправимую ошибку, и, пожалев о содеянном, бросила на произвол судьбы людей, которые сами в себя не верили. Смерть разила их безостановочно.
И при этом эмигранты, видимо, полагали, что Великая Коса недостаточно расторопна, недаром они всячески ей помогали. Там, откуда ушел Кау-джер, оставались убитые и раненые. Здесь, на его пути, лежал труп Сирка. А в Новом поселке его ждал сраженный кинжалом юноша, его дитя, единственное существо, к которому он был привязан. Со всех сторон лилась кровь…
Перед тем как лечь спать, Кау-джер подошел к постели Хальга. Состояние больного оставалось прежним — ни хуже, ни лучше. Еще несколько дней он будет между жизнью и смертью. Ведь внезапно могло открыться кровотечение.
На следующий день Кау-джер, совершенно разбитый от усталости и переживаний, проснулся поздно. Осмотрев Хальга, который находился в том же положении, он вышел из дому. Солнце стояло уже высоко. Утренний туман развеялся. Было тепло. Стремясь наверстать время, Кау-джер ускорил шаг. Ежедневно он навещал больных в Либерии. Правда, с наступлением весны их становилось все меньше, но сегодня его ждали четверо раненых.
И вдруг Кау-джер увидел, что поперек моста выстроилась цепочка людей. За исключением Хальга и Кароли, здесь находились все мужчины, жившие в Новом поселке. Всего пятнадцать человек. И что было самым поразительным — все они держали в руках ружья и, казалось, поджидали именно его, Кау-джера. Хотя никто из них не был солдатом, все чем-то походили на военных. Неподвижно, с ружьем у ноги, колонисты стояли со строгими лицами, как бы выслушивая приказ командира.
Гарри Родс, вышедший на несколько шагов вперед, жестом остановил Кау-джера. Тот замер на месте, с удивлением разглядывая странный отряд.
— Кау-джер! — торжественно заговорил Родс. — Давно уже я умоляю вас прийти на помощь несчастному населению острова и взять в свои руки управление колонией. Сегодня я в последний раз обращаюсь к вам с этой просьбой.
Кау-джер, не отвечая, закрыл глаза, как бы для того, чтобы лучше собраться с мыслями. Гарри Родс продолжал:
— Последние события должны были заставить вас задуматься. Во всяком случае, мы все пришли к определенному решению. Ночью Хартлпул, я и еще несколько человек взяли ружья и раздали их жителям Нового поселка. Сейчас мы вооружены и, следовательно, являемся хозяевами положения. События приняли такой оборот, что дальнейшее выжидание было бы просто преступлением. Настало время действовать. Если вы отказываетесь, я сам встану во главе этих честных людей. К сожалению, у меня нет ни вашего авторитета, ни ваших знаний. Не все колонисты мне подчинятся, и, значит, снова будет пролита кровь. Вам же все покорятся безропотно. Решайте.
— Опять что-нибудь случилось? — спросил Кау-джер с обычной невозмутимостью.
— Сами знаете что, — ответил Гарри Родс, указывая на дом, где умирал Хальг.
Кау-джер вздрогнул.
— И еще вот, взгляните. — И Гарри Родс подвел Кау-джера к самому берегу реки.
Оба поднялись на прибрежную скалу. Их взглядам открылась Либерия и болотистая равнина.
В лагере с самого утра царило лихорадочное оживление. Предстояли торжественные похороны убитых. Ожидание этой церемонии приводило всех в страшное возбуждение. Товарищи погибших надеялись превратить ее в демонстрацию. Сторонники Боваля чувствовали, что им грозит опасность. Для остальных же такие похороны представляли просто любопытное зрелище.
Все жители колонии (за исключением Боваля, считавшего, что разумнее всего оставаться взаперти) следовали за убитыми. Конечно, процессия не преминула пройти мимо губернаторского «дворца» и остановилась на площади как раз против него. Льюис Дорик воспользовался этим и произнес пламенную речь. Потом траурный кортеж двинулся дальше.
У открытых могил Дорик снова взял слово и обрушил — наверно, в сотый раз! — яростные обвинения на правителя. Оснований для этого было вполне достаточно. Он доказывал, что причиной всех несчастий
