подмостках! Тщетно бросал в пространство отчаянные призывы! И тщетно Матифу выставлял напоказ свои мускулы, на которых вены выступали, как ветви плюща на узловатом стволе! Ни единый зритель не проявлял желания проникнуть за холщовый занавес.
– Ну и тяжелы же далматинцы на подъём, – говорил Пескад.
– С места не сдвинешь, – соглашался Матифу.
– Право же, сегодня, видно, почину так и не будет! Придётся нам, Матифу, складывать пожитки.
– А куда мы отправимся? – осведомился великан.
– Много хочешь знать, – ответил Пескад.
– А ты всё-таки скажи.
– Как ты думаешь, не отправиться ли нам в страну, где есть надежда поесть хоть раз в сутки?
– Что же это за страна, Пескад?
– Она далеко, очень-очень далеко… страсть как далеко… и даже ещё дальше.
– На краю земли?
– У земли нет края, – многозначительно изрёк Пескад. – Будь у неё край, она не была бы круглой. А не будь она круглой, она не вертелась бы. А не вертись она – она стояла бы на месте, а стой она на месте…
– Что же тогда? – спросил Матифу.
– Ну, тогда она свалилась бы на солнце, да так быстро, что за это время и кролика не своровать.
– А тогда что?
– А тогда случилось бы то, что бывает, когда у неуклюжего жонглёра сталкиваются в воздухе два шара. Крак! Все трещит, всё валится, публика свистит, требует, чтобы ей вернули деньги, и их приходится возвращать, и уж в такой день ужина не бывает.
– Значит, – уточнил Матифу, – если бы земля свалилась на солнце, ужинать уж не пришлось бы.
И Матифу погрузился в бескрайние размышления. Он уселся на подмостках, скрестил руки на груди, обтянутой трико, покачивал головой, как китайский болванчик, ничего не видел, ничего не слышал и молчал. Он был захвачен течением причудливых мыслей. Всё смешалось в его огромной башке. И вдруг он почувствовал, что где-то внутри, в самых глубинах его существа, разверзлась некая бездна. Ему показалось, будто он куда-то поднимается – очень, очень высоко. Страсть как высоко. (Выражение, только что употреблённое Пескадом, произвело на Матифу сильное впечатление.) Потом ему почудилось, что кто-то выпустил его из рук и он падает… в свой собственный желудок, то есть в пустоту!
Истинный кошмар! Бедняга встал со скамейки и протянул руки как слепой. Ещё немного, и он свалился бы с подмостков на землю.
– Что с тобой, Матифу? – воскликнул Пескад, схватив товарища за руку и не без труда оттаскивая его назад.
– Со мной… со мной… Что?
– Да, что с тобой?
– Вот что… – проговорил Матифу, собираясь с мыслями; хоть их было и не много, задача всё же была не из лёгких. – Вот что… Надо мне с тобой поговорить, Пескад.
– Ну так говори, друг мой. Можешь не бояться, нас никто не подслушает, – вся публика разбрелась!
Матифу присел на скамейку и могучей рукой осторожно, словно боясь переломать своему маленькому товарищу кости, привлёк его к себе.
2. СПУСК ТРАБАКОЛО
– Значит, ни с места? – спросил Матифу.
– Что ни с места? – переспросил Пескад.
– Да дела.
– Они могли бы идти походче, слов нет, но могло бы быть и того хуже.
– Пескад!
– Что, Матифу?
– Ты не рассердишься, если я что-то скажу?
– Может быть, и рассержусь, если оно того стоит.
– Так вот… тебе бы лучше со мной расстаться.
– Как это 'расстаться'? Оставить тебя в беде? – спросил Пескад.
– Да.
– Говори, говори, чудак. Что ты ещё придумал?
– Ну да… Я уверен, что если ты останешься один, ты живо выпутаешься из беды. Я тебя связываю, а без меня тебе ничего не стоит…
– Скажи-ка, Матифу, – серьёзно отвечал Пескад, – ты ведь толстый, правда?
– Толстый.
