подошвой. Мерку снять с твоей ноги…
Малец возразил:
– Соскальзывать будет. Она ж видишь какой формы у меня… – Он провел ладонями по икре. – К ступне так полого сужается. А корка эта, она только с виду шероховатая, но на самом деле вроде как гладкая. И с нее…
– Ремень сверху, – перебил Гарбуш. – Ремень, чтоб над коленом его застегивать. Ну точно, я уже все придумал!
– Так давить будет, неудобно.
– Чего там – неудобно! Сойдет. А если неудобно, так поменяем ремень, шире сделаем или у€же, еще как-то…
Они замолчали, услыхав шаги. Подошедший Владыка негромко произнес:
– Надо закрепить все на палубе.
– Закрепить? – переспросил Гарбуш.
Дикси, заелозив ногой по доскам и ухватившись за фальшборт, встал, а Гарбуш остался сидеть, снизу вверх глядя на Октона.
– Для чего?
Великий Чар повернулся, глядя в сторону носа, сказал:
– До Солнечного Пятна остался день пути. Вернее – ночь. Уже смеркается. Вскоре станет тепло, потом жарко. Когда я скажу, все должны будут спуститься в кубрик, в каюты. Привязаться там веревками или ремнями к чему-то, что хорошо закреплено.
Дикси удивился:
– Если в каюты – так зачем привязываться? Если и так внутри…
– Мы полетим очень быстро, – отрезал Владыка. – Может статься, до острова доберется только скелет без обшивки.
Гарбуш молча встал и пошел прочь, чтобы отдать приказания карлам. «Остров? – звучало в его голове. – Так мы летим к острову?» Октон Маджигасси впервые, пусть даже и так расплывчато, назвал цель их похода.
Глава 5
Теперь в голове было четыре червя. Они улеглись в извилинах на поверхности мозга, не шевелясь, впитывали сведения, что поступали через глаза и уши Некроса Чермора, просеивали их сквозь свои мягкие водянистые тела и лишь потом впрыскивали в сознание чара. Это приводило к странным последствиям: каждый предмет виделся очень явственно, приобретал дополнительный объем и полновесность, казался существующим отдельно от прочего. Каждый жил своей жизнью, никак не связанной с жизнью окружающего. И каждый чуть двигался, шевелился, извивался или дрожал – не в такт с дрожью, движением остального. Когда взгляд чара падал на что-нибудь, оно мгновенно напитывалось красками и выпячивалось, демонстрируя в подробностях свою фактуру, все свои складочки, трещинки, ворсинки – все, что составляло его поверхность, выступало из тусклого размазанного фона. Он переводил взгляд на другой предмет – и тот становился зримым, объемным, а предыдущий будто сдувался, тускнел и сливался с фоном. Мир как взаимосвязанная система исчез, превратился в совокупность вроде бы пребывающих в пространстве рядом друг с другом, но разобщенных явлений.
Риджи все еще чувствовала себя плохо и почти не вставала. На здоровье чара океанское путешествие никак не повлияло, будто наполнявший Некроса влажный туман не только притуплял чувства, но и не позволял внутренностям болезненно отозваться на усиливающуюся качку.
Он выбрался на палубу. Долго стоял, разглядывая окружающее из-под полуприкрытых век, затем медленно побрел к носу.
Корабль определенно зарастал. А вернее, понял чар, он и был таким с самого начала путешествия, но раньше истинную картину от взгляда скрывал наведенный кем-то морок. Размножившиеся мозговые черви помогали разглядеть то, что не было видно раньше.
Чермор шел, иногда оскальзываясь на жирном, покрытом радужными каплями мхе, теперь росшем не только из щелей, но обширными пятнами по всей палубе. По краям парусов протянулись бледно-зеленые жилки, не то зачатки корней, не то ростки будущих веток. Небо поменялось местами с океаном: оно стало гладкой медной поверхностью, не пропускавшей солнечных лучей, но светившейся своим собственным мертвенным светом. Океан же покрылся морщинами мелких волн и чуть посветлел, из пепельного сделался серым. А еще – стало теплее. Пространство сузилось, потяжелевшее небо опустилось ниже, сдавив эфир; парная морось – не то мелкий дождь, не то туман – заполнила воздух.
Впереди послышались голоса, и черви разом шевельнулись, когда их достигли звуки перебранки. Чермор пошел быстрее. Тянувшаяся из его сердца нить была напряжена, но не рвалась.
Откинутый решетчатый люк, корабельная вьюшка и бухта перлиня – высокая, затянутая мхом и оттого похожая на широченный замшелый пень – образовывали уединенную площадку у мачты. Четверо матросов и четверо тюремщиков сидели в кружке на корточках, а пятый – тот, что когда-то жил на полуострове Робы, – стоял, выкрикивая проклятия. Он был полуобнажен, кафтан и рубаха перешли к морковноволосым коротышкам.
– Не знаю, как ты это делаешь! Но они беспрерывно падают тремя черепами кверху! – злобно выкрикнул тюремщик, топая ногой по палубе.
Матрос, нацепивший его кафтан, оскалился в злодейской ухмылке и свисающим рукавом, слишком длинным для его конечности, вытер нос. Между коленей коротышки стояла пузатая бутыль синего стекла.
Другой потряс сдвинутыми вместе ладонями, развел их – на палубу упали три небольших матовых предмета, которые Чермор не смог разглядеть в подробностях. Восемь голов с разных сторон склонились к ним. Проигравшийся тюремщик нагнулся, уперев руки в колени, заглядывая в круг из затылков, половина которых имела цвет подгнившей моркови.
