Иван читал «Вечерку», ежедневную загребскую газету, и на первой полосе увидел объявление о том, что Индира Ганди была убита сикхами из числа собственных охранников. Эта новость поразила его. Недаром же она не любила убийц. Иван медленно обмахивался веером, поблескивавшим золотом и серебром. Слезы скопились в носу. «Да что же, черт подери, происходит? – думал Иван. – Неужели я чувствую такую близость к мировым лидерам?» Он выкурил одну сигарету «Чарлстон» без фильтра, которая осушила его нос.
Танцоров удерживали вместе баланс между центростремительной и центробежной силой и сцепленные руки. Круг превратился в сороконожку, бегущую за собственным хвостом. Ноги взлетали вверх, красные юбки разлетались, а мелодия контрабаса звучала быстрее и ниже, сороконожка вращалась, все ускоряясь, и ноги превратились в одну размытую радугу, кружащуюся в полуметре над полом. В пасти торнадо, засасывающего тела и души, преобладали широкие красные полосы. Когда музыка замедлила темп, Иван начал различать цвета отдельных платьев – красную вышивку на белом и черном фоне. Среди них выделялась синее пятно – униформа полицейского. Полицейский оглядывался, пытаясь встретиться глазами с молодой женщиной по имени Светлана, которая стояла в цепочке сразу за ним. На ее бледном лице полыхал румянец, словно она только что попала в сильную метель.
Во время перерыва люди снова сбились в кучу начали вертеться во все стороны в поисках свободного столика. А полицейский и Светлана совершенно неоригинально пошли в темный утолок.
Внезапно дверь распахнулась, и несколько мужчин внесли на плечах, словно гроб, молодого парня. От его восторженно-красного лица исходили лучики света – это поблескивал золотой зуб. Ивану показалось, что это Петр, только более изможденный и седой, чем раньше. Ивану было не приятно, что Петр так состарился, но поговорить со старым другом – заманчивая перспектива, поскольку Иван вообще мало с кем разговаривал В целом представители его поколения, казалось избегали друг друга. Если они стояли в одной очереди на почту, что случалось крайне редко, поскольку они не любили писать письма, ну, скажем если они собирались оплатить счета, то вели совершенно пустые разговоры, чтобы не дай бог не ляпнуть ничего лишнего. Петр размахивал бутылкой сливовицы, как саблей. Мужики, которые внесли его в таверну, заорали: «Петр святой, выпивай, не стой!» Он ответил осипшим голосом: «А когда литр допьешь, сразу в рай попадешь!» Они обменялись еще несколькими рифмами, Петр откинул голову назад и вливал сливовицу прямо себе в глотку, держа бутылку на расстоянии сантиметров тридцати. Прозрачная жидкость разбрызгивалась, струилась по подбородку и затекала за ворот белой рубахи, отчего было непонятно, то ли она мокрая от пота, то ли от алкоголя. «Ура Петру! Святой Петр, пойди-ка, освежись и опять к бутылке приложись!»
Иван пришел в восторг от того, что Петр так популярен среди крестьян, но, с другой стороны, любой бармен в маленьком городке знаменит и у себя дома и в соседних районах. Снова заиграл аккордеон, ему подпел контрабас, облегчая боль, и начал формироваться новый хоровод, вскоре превратившийся в новый ураган. Петр не присоединился, поскольку не мог твердо стоять на ногах без поддержки других танцующих. Иван помахал ему рукой, и Петр доковылял до его стола и плюхнулся рядом, едва не сев мимо стула. Иван не видел его года два, и Петр не мог больше бегать от армии, притворяясь студентом – эта методика срабатывала восемь лет.
Мореный дуб столешницы резонировал от звуков контрабаса и приятно подрагивал в костях Ивана. Иван постучал по пачке средним пальцем и вытряхнул сигарету. Петр схватил ее, облизал кончик и сунул в рот. Иван зажег спичку. Петр перехватил его запястье и дрожащей рукой приблизил пламя к сигарете.
Красноватый свет от спички осветил лицо Петра снизу, поблескивая в его ноздрях, как свечи в тыкве в канун Дня всех святых, края век просвечивали насквозь, а лоб оставался темным. Петр откинулся на стуле и глубоко затянулся, так что кончик сигареты замигал, как стоп-сигнал, после чего закашлялся и воскликнул: «Гребаное солнце!» Он выкрикивал и другие фольклорные ругательства, упоминая при этом различные планеты и другие космологические объекты, святые тоже не остались без внимания. Успокоившись, Петр попросил Ивана постучать его по спине. Иван ударил.
– Сильнее! – велел Петр. – Какое-то упрямое дьяволово отродье засело у меня прямо в глотке. Выколоти его оттуда, черт подери!
Иван ударил изо всех сил, чуть было не повредив себе запястье.
– Вот так-то лучше! – сказал Петр. – А ты-то, мать твою, как? Я тебя с самого детства не видел.
– Но мы же вместе играли дуэтом пару лет назад? Это не считается?
– Так я об этом и говорю. Такое чувство, что это было так давно, практически в младенчестве. – От дыхания Петра разило анчоусами и желудочной кислотой. – Я простудился в этом гребаном поезде. Окна-то были открыты. Короче, я подпевал ветру, и тут у меня чуть кишки не взорвались. Мне показалось, они вылезают из моего рта, и когда из меня полилась какая-то розовая вонь, я решил, что это мои внутренности. Я поблевал через окно, а потом облевал все купе и перешел в соседнее. И черт знает сколько. И вместо того чтобы сойти с поезда в Бановой Яруге, я проспал и очнулся уже на австрийской границе, в двухстах милях от нужной станции! Ха-ха-ха! – Петр снова зашелся кашлем, и Иван хорошенько поколотил его по спине, чтобы рассказ мог продолжиться. – Вот такие дела. Хотел съездить домой, повидать братьев, сестер, друзей и родителей, и чуть было не уехал на Запад! Когда таможенник потряс меня за плечо и попросил паспорт, я готов был подчиниться. Я пошарил по карманам в поисках паспорта, забыв, что у меня его никогда и не было. Я решил, что, возможно, это офицер военной полиции, который упрячет меня за решетку за дезертирство. Я не понимал, что я уже больше не солдат Он вывел меня из поезда. Все было забрызгано моей блевотой, все десять сидений, и я был этим горд. Офицер допросил меня. Я попытался отвечать связно и посчитал, что секрет такого рассказа – это длинные предложения, чтобы зараз сказать все, что у тебя на уме, и все, что хочет услышать твой собеседник. Секретарь печатал за мной на машинке двумя пальцами, которые напоминали двух дятлов. Причем пальцев было даже не видно до тех пор, пока я не замолкал в поисках нужного слова, и тогда они замирали над клавишами, указывая вниз, словно хотели сказать «Вот оно». И мне потребовалась вся сила воли, чтобы не посмотреть, что там, на этой странице, возможно, он уже забежал вперед и мог бы подсказать мне, что говорить дальше. И нос у секретаря тоже указывал на клавиши.
Было так весело от того, что можно нести всякую чушь, которая только приходит в голову, а секретарь обязан все это печатать. Короче, не скоро я смог объяснить, что просто проехал мимо нужной станции. На обратном пути я снова лег спать. Когда я проснулся, у меня звенело в углах и этот звук был похож на жужжание пчел в улье. Голова болела. А потом, мой друг, – Петр сел прямо, помолчал, а потом четко сказал: – Я снова уснул после Загреба и… проспал Банову Яругу. – Он выпустил несколько колечек дома.
Петр ждал реакции Ивана и не произнес больше ни слова, пока его ожидания не были оправданы. Он сидел с открытым ртом, так что изгиб его губ начал превращаться в огромное ухо посередине лица. Как апостол Петр, отличившийся в Евангелиях тем, что был помешан на ушах – отрубил ухо фарисею, Петр тоже хотел заполучить себе «ухо» – человека, который бы его выслушал.
Иван попивал пиво, теряя интерес к рассказу друга. Крестьянин по имени Божо встал и швырнул стакан в стену, целясь в табличку с надписью: «За каждый разбитый стакан 5000 динаров». Он заорал:
– Это немного, пять тысяч! Такая потеха за смешные деньги! Лучше я куплю себе веселье сегодня, а не то инфляция съест мои кровные завтра!
И швырнул второй стакан. Полицейский не обратил на него внимания, но с тоской наблюдал за Светланой, напустившей на себя гордый вид, не позволявший ей ни на кого смотреть.
– К черту стаканы. Они бесполезны. Не нужны даже для выпивки!
Божо бросил еще один стакан. Он разбился вдребезги под портретом сурового и лоснящегося Тито, изображенного вполоборота, и покойный президент даже глазом не моргнул, когда стекло разлетелось на осколки и мелкую крошку.
– Браво! Ура! – подзадоривали Божо посетители.
Официант попробовал вмешаться, но хозяин таверны закричал:
– Оставь его в покое! Он скоро успокоиться! – при этом он внимательно считал разбитые стаканы.
Кто-то толкнул к Божо целый стол с пустыми стаканами и бутылками. Тот схватил бутылку и вылил себе в рот остатки сливовицы. Пустая бутылка разбилась об стену. Портрет покойного президента слегка качнулся, но снова даже глазом не моргнул. Президент продолжал смотреть куда-то поверх голов крестьян,
