реку, приговаривая:
– Больше никаких вонючих мусульманских традиций и турецкого кофе, ясно вам?
– Но кофе пришел в Турцию из Эфиопии, – возразил Иван, глядя, как коричневые рыбы всплывают и открывают желтые рты, заглатывая темные зернышки, похожие на рассыпавшиеся четки молитв о даровании бессонницы, оставшихся без ответа.
– Это тоже мусульманская страна.
– Но не всегда ею была, и вообще там живут копты, их религия очень близка православию, – сказал Иван.
– Не важно. У нас нет фильтров, а если не фильтровать, то получится турецкий кофе. Турки могут пить грязь, а потом вытирать задницу пальцами, но для нас это ненормально.
– Можно сделать фильтры из газет, – снова встрял Иван.
– Ага, и отравиться свинцом.
– Все равно мы им отравимся, – пробормотал Иван, имея в виду пули, но очень тихо, чтобы раздражительный капитан его не услышал.
– И вообще, рядовой Иван, ты кто по специальности?
– Пекарь, – ответил Иван. Он был уверен, если сказать, что он философ, его поднимут на смех, так что «пекарь» звучит лучше.
– Почему не кузнец или что-то более энергичное?
– Я хотел стать доктором, но, к несчастью, мне пришлось бросить учебу. Родственники убедили меня, что цирюльник – это почти что доктор. И перед тем как стать пекарем, я был подмастерьем у цирюльника. И все было нормально, пока однажды ко мне не затлел побриться мой сосед Иштван. Я усадил его на стул, повязал на его шее белую салфетку, заточил опасную бритву на ремне и намылил лицо Иштвана. Пена осела на волосах, торчавших на сантиметр из его ноздрей, и Иштван чихнул.
«Хочешь, я тебе подстригу волосы в носу или выщиплю?» – предложил я. Он не ответил и снова чихнул, разбрызгав пену по всей парикмахерской.
– Эй, у нас запрещено говорить по-немецки! – воскликнул капитан.
– Иштван чихнул в третий раз, и я сказал: «Будь здоров, сосед! Желаю тебе нескольких жен пережить!» Но Иштван не сказал мне спасибо, хотя и был известен своей вежливостью. Вместо этого он держал руку у носа и ждал, что вот-вот еще раз чихнет. Но не чихнул и через минуту, и я предложил ему: «Давай я постучу тебя по спине». Когда я замахнулся, Иштван уронил руку на колени, а голова его свесилась набок. Я посмотрел на него и стучал по спине, пока не понял, что Иштван умер. Я сбегал за его женой. Она вошла и спросила: «Он что, собирается избавиться от усов? Из-за этого весь сыр-бор?»
«Да ты на него посмотри, – сказал я. – Не видишь, что ли? Он умер!»
Женщина охнула и запричитала: «О, Боже мой!
– Я тебя предупреждал! – перебил Ивана капитан.
– Ну, я ее спросил: «И что делать? Отнесем его домой?» А она в ответ: «А почему ты его не добрил?» Я ей: «А какая теперь-то польза от моего бритья?» – «Большая. Он должен быть чисто выбритым во время бдения у гроба».
Ей очень понравилось, как я побрил Иштвана, и она взяла с меня обещание, что я побрею его во время бдения еще пару раз, поскольку у мертвых волосы быстро отрастают. Как только мы отнесли тело Иштвана домой, я закрыл парикмахерскую и убежал. Нельзя сказать, что я
– Хм, – произнес капитан. – Другими словами, ты дезертировал. Дурной знак.
Вечером воздух был чистым и сухим, а настроение – праздничным. Бесхозное стадо свиней сбежало с низкого склона так быстро, словно за ними гнались демоны, чтобы загнать их в море Галилейское и утопить. Солдаты подстрелили несколько свиней. Развести костер оказалось непросто, потому что все ветки были сырыми. Ненад предложил отрезать кусок сала, потому что жир можно использовать в качестве горючего. После того как они проложили ломтики сала между ветками, пламя занялось, и над ним поднялось облачко дыма и такой запах, словно свинину одновременно жарили и варили на пару. Солдаты ели жадно, макая хлеб в жир, который капал в котелки, и запивали сливовицей. Один из солдат заметил, что из туши тонкими струйками стекают расплавленное серебро и золото. В желудке у свиньи они обнаружили человеческие пальцы с обручальными пальцами, несколько цепочек с крестиками, золотые дужки от очков. Голодные свиньи сожрали своих убитых хозяев. Из туш накапало столько жира, что пьяные солдаты начистили им сапоги и смазали ружья. Они пировали четыре дня.
Однажды утром Иван сидел на камешке, греясь на солнце и читая Новый Завет, который он стащил в разоренной деревеньке, когда их части двигались к Вуковару. После периода сомнений и метаний Иван снова обратился к религии, как он обычно делал в страшные для себя времена. Капитан выхватил книгу у него из рук.
– Почему пожадничал? Мы могли бы разжечь костер этой книженцией! Вот это да, какие шелковистые страницы! – Капитан зажал страницу между большим и указательным пальцами. – Отличная английская бумага, а? Хорошо, я буду из нее самокрутки скручивать.
Капитан вырвал сотню листов, а остальные кинул в тлеющие угли под тушу свиньи. Бумага вспыхнула синим пламенем, которое стало красным, когда на него попал жир, и зашипела. Иван сжал камень в кулаке. Когда Новый Завет догорел, то пепел все еще хранил форму книги, и Иван мог заглянуть между прекрасными тонкими страницами в тлеющую середину. Легкий ветерок разметал превратившиеся в пепел страницы под нужным углом, практически переворачивая их, словно хотел открыть книгу на нужной странице и найти «золотой стих», руководство к действию, которое подскажет ветру, куда и как дуть дальше. И тут огромная капля жира упала на силуэт Нового Завета, прожигая дыру посередине. Дух книги в изнеможении упал на легкий пепел. А над лагерем совершенные, прозрачно-серые листы реяли и парили в облаках, и буквы, которым уже тысяча лет, рассыпались прямо в воздухе.
И как раз тогда, когда библейские слова, разносились по лагерю и мягко опадали на затоптанную землю, пирушка подошла к концу. Хорваты за один-единственный день взорвали десять танков. На поле боя осталось лежать сорок солдат федеральной армии.
Многие дезертировали – целыми ротами бежали из Сербии, Ниса и Сабача, – но рота Ивана была стойкой. Для него армия была самым безопасным местом. Несмотря на временные отступления, когда двадцать тысяч хорошо вооруженных солдат окружают город, который обороняют две тысячи, то бояться нечего. Можно было бы захватить город через сутки. Иван не понимал, чего они ждут, метая тысячи снарядов каждую ночь. Но какой смысл захватывать разрушенный город, груду раздробленных кирпичей? Но когда танки двинулись вперед, многие подорвались от попадания ракет с тепловой системой самонаведения.
В середине ноября стало казаться, что кольцо сербских войск, сомкнувшееся вокруг Вуковара. уже не разорвать. Продовольствие из Загреба не привозили неделями. Охранные посты не пропускали санитарные машины ООН, опасаясь контрабанды оружия. У хорватов кончились еда и самонаводящиеся ракеты. Танки и пехота неуклонно двигались вперед и взяли пригород Вуковара. Регулярные войска шли, прикрываясь сербскими, албанскими и мусульманскими штрафниками которым в спины смотрели дула винтовок, чтобы хорватские пулеметчики расстреляли своих, а потом у них кончились патроны. Затем следовали части резервистов, включая и часть Ивана, за ни ми – отряды четников в очень колоритных черных шапках с черепами. Рота Ивана переходила от дома к дому, из квартала в квартал, выкуривая людей из подвалов бомбами и слезоточивым газом, вытаскивая их наружу. Некоторые жители города поселились в канализации. Воды в трубах не было, и большинство стоков были пусты, люди жили как крысы и вместе с крысами, которые ждали их смерти, чтобы съесть трупы.
Сербские солдаты убивали всех взрослых мужчин, но кроме этого пострадали многие мальчики и старики. Капитан приговаривал: «Просто пристрели их. Если не ты, то кто-то другой, так какая разница? Пока тут не шастают журналисты, а если вдруг увидишь одинокого журналиста, то и его пристрели». Иван зашел
