читать, не знать о писателе того, что он, читатель, знать не желает. Это одна из возможных позиций. А другая — стремление к полноте знания житейского контекста, который и в творчестве художника иной раз помогает увидеть нечто новое.
В записках Любови Дмитриевны отважно раскрыта эротическая составляющая любовной драмы: «Моя жизнь с „мужем” (!) весной 1906 года была уже совсем расшатанной». И далее дается предыстория протяженностью в полтора года. Интимная жизнь супругов описана в следующих словах: «Молодость все же бросала иногда друг к другу живших рядом. В один из таких вечеров, неожиданно для Саши и со „злым умыслом” моим, произошло то, что должно было произойти — это уже осенью 1904 года. С тех пор установились редкие, краткие, по-мужски эгоистические встречи. Неведение мое было прежнее, загадка не разгадана, и бороться я не умела, считая свою пассивность неизбежной. К весне 1906 года и это немногое прекратилось».
На этом фоне и возникает вспышка страсти между Любовью Дмитриевной и Белым. Как это ни парадоксально, «братское» чувство к обоим Блокам в душе Бориса Николаевича все больше перерождается в земное влечение к женской половине блоковского «адрогина». Непомерное психическое напряжение иным способом для Белого разрядиться не могло.
На следующий день после чтения «Балаганчика», то 26 февраля, Блоки с Александрой Андреевной и Белым отправляются в театр, на музыкальную драму Вагнера «Парсифаль». После представления Блок едет в санях с матерью, Любовь Дмитриевна — с Белым (вот они, предсказанные «извозчичьи сани»!).
С этого момента и начинается опыт отношений Любови Дмитриевны и Белого вдвоем. Без Блока. «… Никакой преграды не стояло между нами, и мы беспомощно и жадно не могли оторваться от долгих и не утоляющих поцелуев», — рассказывает Любовь Дмитриевна.
Однажды она приезжает к Белому в снятую им квартиру на Шпалерной, где, по ее словам, «играет с огнем». Финал свидания таков: «Но тут какое-то неловкое и неудачное, неверное движение (Боря был в таких делах явно не многим опытнее меня) — отрезвило, и уже волосы собраны, и я уже бегу по лестнице, начиная понимать, что не так должна найти я выход из созданной мной путаницы».
Правдивость этих мемуарных показаний была недавно подвергнута сомнению в биографической книге Валерия Демина «Андрей Белый». Автор считает, что Любовь Дмитриевна не «отшатнулась при первой возможности большей близости», что ее отношения с Белым развивались более решительно. Каковы аргументы? Первый — бытовой: «Стоило ли нанимать квартиру ради одной встречи?» Второй — литературный, а именно написанный Белым в мае 1906 года и напечатанный потом в «Золотом руне» аллегорический рассказ «Куст». Там под именем Куст выведен Блок, Любовь Дмитриевна предстает «дочерью Огородника», а Белый — Иваном-царевичем. Отношения двух последних описаны в пластично- телесных тонах, что вызвало возмущенную реакцию у прототипа «дочери Огородника». По мнению В. Демина, Любовь Дмитриевна углядела в рассказе нечто разоблачительное и «порочащее женскую честь».
Оба аргумента, думается, недостаточны для столь категоричного вывода. Да и возможна ли историческая точность и доказательность при обращении к столь деликатным подробностям любовных отношений?
Тут куда более глубокая драма. Ее внешняя фабула — столкновение двух чувств в женской душе. «Я Борю люблю и Сашу люблю, что мне делать», — безыскусно исповедуется Любовь Дмитриевна Евгению Иванову.
А внутренний сюжет — конфликт гедонизма и самоотверженности, любви-для-себя и любви-для- другого. Какая из сил возьмет верх?
Измученный метаниями Любови Дмитриевны, Белый решает положить конец двусмысленной ситуации. Он от имени обоих объявляет Блоку о том, они с Любовью Дмитриевной решили соединиться и ехать вместе в Италию. Белый ждет спора, несогласия, даже к удару готов.
Блок же, стоя над столом своего кабинета «в черной рубашке, ложащейся складками и не прячущей шеи» (так запомнилось Белому), спокойно произносит: «Что ж, я рад».
Вечно готовый к гибели, он способен ее принять и в таком проявлении, в таком повороте судьбы. А если Люба обретет ценой этого свое счастье — что ж…
Пока Любовь Дмитриевна решает, уйти ли ей к другому, – уходит сам Блок.
Он уходит в подготовку новой книги, которая 8 апреля поручает имя «Нечаянная радость». Много вертелось вариантов: «Стовратный город», «Воздушный прибой», «Вихримые просветы»– Белый, с которым Блок их обсуждал, сохранил список из одиннадцати позиций. В итоге выбрано имя самое простое — и самое осмысленное. Так называется одна из икон Божьей Матери, на которой изображен молящийся грешник. Согласно преданию, этот «человек беззаконный», едва начав молитву, увидел, как на руках и ногах Божественного младенца кровоточат язвы. И услышал слова Богородицы: «Вы, грешники, распинаете Сына Моего». Стал он молиться о прошении и услышал его тогда, когда совсем было отчаялся, памятуя о тяжести своих грехов.
Икона «Нечаянная радость» висит в доме Блока, и ее символический сюжет ему близок. Вместе с тем у формулы «нечаянная радость» есть и вполне светский, житейский смысл: радость, которая приходит после долгих мук. Его тоже имеет в виду автор. Когда книга выйдет, он иногда будет шутя обзывать ее «отчаянной гадостью», не видя в том особенного кощунства.
В апреле будущая книга пополнится новым стихотворением. Оно — следствие и результат абсолютного душевного уединения, обретенного автором в те дни, когда над семейным уютом нависла опасность. Коротко — о событиях этого месяца.
Белый рвется в Петербург. Блок его отговаривает, ссылаясь и на Любин бронхит, и на университетские экзамены. Сама Любовь Дмитриевна по-прежнему непоследовательна и совершенно естественна в своей противоречивости. «Хотела требовать, чтобы ты приехал, но Саша
Белый растерян. Он постоянно пишет и Любови Дмитриевне, и Блоку. Обоих заверяет в своей любви. Причем без малейшего притворства. Он оказался в ситуации совершенно беспрецедентной. Ни в одном произведении мировой литературы такое не описано: герой любит женщину и ее мужа, не желая потерять для себя ни того, ни другую. Где выход?
Вдобавок в результате нелепого поступка он ссорится с Александрой Андреевной. По ошибке шлет ей письма, предназначенные Любови Дмитриевне. «Боря, Боря, что ты наделал своими нахальными письмами, адресованными А. А. для меня!» — корит его Любовь Дмитриевна. «Я очень люблю мою маму и теперь окончательно чувствую, что ты оскорбляешь ее незаслуженно», — в тот же день, 9 апреля, пишет ему Блок. А четырьмя днями позже и сама Александра Андреевна холодно отвечает на его извинительное письмо: «Мне было оскорбительно, потому что я этого Вашего поступка ничем не вызывала».
«Сплошное отчаянье бесноватого», — резюмирует в дневнике свидетель драмы Евгений Иванов. Проще всего объяснить нелепости Белого некоей психической патологией. Но он вполне вменяем, способен взглянуть на собственное поведение со стороны. В пространном письме Блоку (10 или 11 апреля) он почти научно описывает свое чувство к Любови Дмитриевне, аналитически вычленяет в нем два начала. Первое: «Люба нужна мне для путей несказанных, для полетов там, где
Все эго искренне, сама взвинченность речи исключает подозрения в расчете или лицемерии. Если кого Белый обманывает, то только самого себя. Управлять своим чувством он не умеет. И еще он заблуждается, когда восклицает: «…Я
