футуристы будут над символизмом амбициозно возвышаться, акмеистов же Виктор Жирмунский назовет в своей знаменитой статье — «Преодолевшие символизм». Словом, с 1911 года и далее символизм из современности будет постепенно переходить в историю.
Для Блока в 1910 году понятие «символизм» — синоним искусства, а «символист» — синоним художника. «Искусство есть Ад», и Блок сопоставляет судьбу своих современников с судьбами Лермонтова и Гоголя, а демонический колорит символистского искусства с «черным фоном» Леонардо и Рембрандта. В этом вневременном контексте упоминается и Андрей Белый как автор «гениальной повести» — «Серебряный голубь», где тоже есть «черный воздух». (Заметим, что незадолго до выступления Блок прочитал в «Серебряном голубе», как главный персонаж, Дарьяльский, вспоминает слова «когда-то любимого им поэта»: «Будто я в пространствах новых, будто в новых временах». Слегка переиначенная цитата из блоковского обращения к Белому «Милый брат! Завечерело…» 1906 года: «Словно мы — в пространстве новом, / Словно — в новых временах».)
Это позиция не исследователя, а художника, ощущающего свою причастность к мировой культуре с ее образной символикой, взваливающего на себя ответственность за судьбу России и мира: «Наш грех (и личный и коллективный) слишком велик. Именно из этого положения, в котором мы сейчас находимся, есть немало ужасных исходов. Так или иначе, лиловые миры захлестнули Лермонтова, который бросился под пистолет своею волей, и Гоголя, который сжег себя самого, барахтаясь в лапах паука; еще выразительнее то, что произошло на наших глазах: безумие Врубеля, гибель Коммиссаржевской; недаром так бывает с художниками сплошь и рядом, — ибо искусство есть чудовищный и блистательный Ад».
Мысль в этой взволнованной исповеди с академическим заголовком развивается не логически, а музыкально. После форсированной, броской демонстрации собственного художественного мира автор тушуется, приглушает звук голоса, выговаривает тихие слова «послушание», «ученичество, самоуглубление, пристальность взгляда и духовная диэта». Может быть, не всякому такая духовная диета по вкусу, но Блок создан не для широковещательных деклараций, не для коллективных проектов, а для индивидуального, тайно-мучительного труда.
Доклад Блока, переделанный в статью, печатается в восьмом номере «Аполлона» за 1910 год вместе с «Заветами символизма» Вячеслава Иванова. Но то, что получилось у Блока, – это не совсем статья. Слишком прихотливо, слишком эмоционально. Блок бывал добросовестным критиком и журналистом, когда писал маленькие рецензии для «Нового пути» и «Вопросов жизни», он держался определенной дисциплины мысли в статьях и обзорах для «Золотого руна», но на этот раз он – только поэт. Когда он в 1917 году станет составлять план собрания сочинений, то сначала включит «О современном состоянии русского символизма» в раздел «“Лирические” статьи» (хорошее название, причем в кавычки точнее было бы взять слово «статьи», поскольку лиричны все они в самом буквальном смысле), а потом в раздел «Религия» (тоже было бы верно, поскольку «О современном состоянии…» — своего рода исповедание веры).
Говоря по-современному. Блок написал эссе, но это жанровое определение пока не в ходу. Корней Чуковский в 1919 году предложит не переводить английское слово essay как «опыт», а ввести термин «эссей». Блок обыграет это в комических стихах «Сиена из исторической картины “Всемирная литература”»: «Чуковский (ехидно) / “Эссейс”, вероятно, / Угодно было Вам сказать? /Блок/ Да-с. Эссей-с». Теперь, когда слово «эссе» благополучно обрусело, причем с оглядкой не столько на англоязычную традицию, сколько на французскую и прежде всего на «Опыты» (Essais) Монтеня, мы вполне можем сказать, что, изначально тяготея к эссеистическому типу письма. Блок по сути дела никогда не был литературоведом, недолго пробыл критиком, а после 1908 года в своих прозаических текстах выступает исключительно эссеистом.
Эссеист не просто излагает мысли, а сопрягает их с разнообразными эмоциями. Эссеистическое слово многозначно, воспринимать его буквально — значит не понимать автора, выражающего себя не в отдельных фразах, а в целом тексте. Блок не выстраивает строгой системы, не разрабатывает никакой доктрины. В этом его принципиальное отличие от других символистов-критиков. Убедительная характеристика литературно-критического стиля Блока дана Н. А. Богомоловым: «…Блок убеждает нас не столько логическими доводами, сколько особой интонацией, потоком образов, нуждающихся в отдельной интерпретации, а также трудноопределимым движением мысли, развивающейся по тем ассоциациям, которые присущи поэту; а не приверженцу последовательного изложения своих мыслей. Блок не изобретает особых категорий и формул, как это делают и Мережковский, и Иванов, и Белый, а пользуется уже готовым материалом, но при этом взгляд его бывает глубоко индивидуален, поскольку каждая категория, уже предложенная предшественниками, понимается в соответствии с внутренними потребностями личности, и убеждает читателя не железная последовательность, а созвучие своих переживаний переживаниям поэта- критика».
Именно поэтому блоковская страстная речь потенциально открыта для читателя, чьи переживания и сто лет спустя могут оказаться созвучными блоковским. Но именно поэтому Блок в 1910 году оказывается непонятым Брюсовым и Мережковским, которые — каждый по-своему — обвинили и Блока, и Вячеслава Иванова в искажении принципов символизма.
Мережковскому на его статью «Балаган и трагедия» Блок собирается ответить открытым письмом, но Евгений Иванов его отговаривает.
Зато Андрей Белый и Сергей Соловьев отозвались на выступление Блока сочувственными письмами. Белый приносит «покаяние во всем том, что было», а потом зовет Блока участвовать в альманахе «Мусагет», просит принять участие в серии лекций. Блок дает стихи для альманаха, от чтения лекции уклоняется, но приходит послушать лекцию Белого о Достоевском. Добрым письмом отвечает он и Соловьеву. Тот много лет спустя напишет: «Но прежней нашей дружбе не суждено было воскреснуть. Мы продолжали смотреть в разные стороны. Встречи наши были ласковы, дружелюбны, но внешни».
И все-таки не совсем погас тот свет, который соединил этих трех людей весной 1904 года…
А «теоретическая» активность Блока может быть оценена по тому, как она стимулировала его поэтическую практику. Лирика 1910 года обширна и, главное, разнообразна — по темам, жанрам, стилям и ритмам. Нетрудно насчитать по меньшей мере дюжину созданных Блоком в этом году шедевров.
«
«
Пример доступной только великим поэтам гениальной банальности. Второе из «Трех посланий», адресованных актрисе Валентине Андреевне Щеголевой. «Валентина» здесь становится не просто женским именем, но музыкальным символом. Строка «Как поют твои соловьи…» — зерно нового лирического сюжета — оно прорастет через несколько лет. А из строки «Страшный мир! Он для сердца тесен!» вычленится название раздела «Страшный мир», открывающего третью книгу стихотворений. «Три послания» войдут в другой раздел — «Арфы и скрипки», но связи между блоковскими текстами будут подсказывать читателю, что слово «страшный» в языке поэта означает «страшный и прекрасный».
