Смена кадра. Уже ни Катюши, ни Нехлюдова. Это уже автор как реальный человек, не раз ходивший «по краю». И вместе с Любовью Дмитриевной — развернув рискованный «театр жизни», впустив в него множество фигуранток и фигурантов, соединяя одну большую любовь с целым букетом влюбленностей. И вместе с Любовью Александровной — ощутив страшный край, за которым начинается торжество съедающего душу наслаждения.
Шов между двумя половинами стихотворения незаметен, как незаметна синтаксическая несообразность в кульминационной, часто цитируемой строфе:
В третьем стихе не на месте «и что», надо бы отредактировать. Например, сделать так: «Если жизнь безжалостно стегнула…» Но у кого поднимется рука? Интонация сглаживает шероховатость, и мы произносим эти строки от своего имени, присваиваем их, не думая при этом о прототипическом контексте.
Еще одним прощанием с Дельмас можно считать прославленное стихотворение, датированное 29-м февраля 1916 года:
«Зубы» — вот улика. Но смысл послания, как всегда, шире. Это прощание Мужчины с Женщиной. Ситуация вечная и универсальная. Вот он, блоковский «реализм» (в кавычках, то есть синтез жизненности и символики), который он искал и нашел. Опора на реальность способствует большей обобщенности, символичности:
(«Превратила все в шутку сначала…»)
Что это за «старинное дело» такое? Нечто большее, чем литература, чем «духовность» и «общественность». Это смерть, осознанная и осмысленная. Недаром это «дело» в последней строфе так внятно противопоставлено слову «жизнь», да к тому же автор еще и тире поставил, чтобы на два голоса это четверостишие разложить. Мелодия «старинного дела» — это вечность, приобщение к бессмертию: таким «делом» многие занимались до Блока, будут заниматься и после него. А мелодия жизни проста и безыскусна, как шелест женского платья, но именно она звучит последней, музыкально завершает диалог двух начал бытия.
Можно увидеть в этих строках своеобразный постскриптум к «Соловьиному саду», герой которого тоже ведь вернулся к «старинному делу», к пожизненному призванию и долгу. И ритмическая и словесная перекличка есть («Зацепились за платье мое» — «Отшумела, как платье твое»).
В сорок восьмой записной книжке Блока имеется такой пассаж, датированный 29 мая 1916 года: «У меня женщин не 100 — 200 — 300 (или больше?), а всего две: одна — Люба; другая — все остальные, и они — разные, и я — разный».
По поводу этой записи Аврил Пайман замечает: «А все ж Дельмас, из „остальных”, для него так и осталась — „всех ярче, верней и прелестней”».
Можно и так сказать. Тем более что сама Любовь Дмитриевна высоко оценивает роль Любови Александровны в мужской судьбе Блока: «Только ослепительная солнечная жизнерадостность Кармен победила все травмы, и только с ней узнал Блок желанный синтез и той и другой любви».
Более того: Любовь Александровна сумеет исключительно на своей воле, на собственной энергии продлить близость с Блоком — до самых его последних дней. У него это четко запротоколировано:
«Ночью — любовница: от нескольких дней у моря — в обаянии всех благоуханий, обаятельная и хозяйственная, с какими-то слухами, очень важными, если они оправдаются (о предложениях Америки), какие могут узнавать только красивые женщины и, узнавая, разносить, равнодушными и строгими губами произнося умные вещи, имеющие мировое значение» (17 июня 1917).
«Л. А. Дельмас пела Кармен в Народном доме. Или я устал, “привык”, или последние разы она опять меня пленила? Но за пустою болтовней я слышу голос соловьиный» (28 июня 1917 года).
«Сегодня ночью я увидал в окно Дельмас и позвал ее к себе» (4 сентября 1917).
«Дельмас закармливает гусями» (14 февраля 1918 года).
(Кстати, читая вышедшие в 1965 году «Записные книжки» Ахматова делала для себя записи, чтобы вспомнить или «даты собственной биографии. Вот одна из них: «На Академии художеств (1918?). Я видела, как он целовался с Дельмас». Дата под вопросом, но факт поцелуев, по-видимому, бесспорен.)
«Встреча с Дельмас» (18 марта, 19 июля 1919 года),
«Вечером — Л. А. Дельмас» (10 июля, 4 ноября 1920 года, 7, 23 января 1921 года).
«Л. А. Дельмас, разные отношения с ней» (25 мая 1921 года).
Да, отношения были, только стихов из них уже не вырастало.
Но блоковское отважное суждение о «двух женщинах» говорит нам больше — и «о странностях любви», и о парадоксальной природе творческой личности.
Что значит «все остальные»? Нетрудно догадаться, что это в абсолютном своем большинстве «незнакомки», — они здесь представлены на равных с теми «приличными» и незаурядными женщинами, которыми Блок увлекался всерьез. Примем эту шокирующую «уравниловку» как данность: всё же они, составляющие все вместе «другую» женщину, признаны «разными». Важнее здесь другое: «я — разный». В случае с Дельмас раскрылся еще один Блок — жизнелюб, гедонист.
Человек, как известно, широк, и все намерения его «сузить» пока не давали результата. Моногамный и полигамный импульсы вполне могут уживаться в пределах одной личности, причем такое случается и с самыми обыкновенными людьми, свободными от бремени таланта.
