Лен Гай обвел всю команду твердым взглядом и с дрожью в голосе начал:
— Матросы «Халбрейн»! Я начну с того, что скажу о тех, кто погиб. Пятеро наших товарищей пали в катастрофе…
— Скоро и мы сгинем в этом море, куда нас завлекли вопреки…
— Замолчи, Хирн! — крикнул Джэм Уэст, побелев от ярости. — Замолчи, не то…
— Хирн сказал то, что должен был сказать, — холодно перебил его капитан. — Однако теперь я требую, чтобы он больше не прерывал меня!
Гарпунщик готовился сказать что-то в ответ, ибо он чувствовал поддержку большинства экипажа, однако Мартин Холт подошел к нему и дернул за рукав, заставив промолчать.
Лен Гай обнажил голову и голосом, проникающим в самую душу, произнес такие слова:
— Помолимся же за тех, кто погиб в этой экспедиции, предпринятой во имя человеколюбия. Да простит Господь их прегрешения, ибо они пожертвовали собой ради себе подобных, и да услышит Он наши мольбы… На колени, матросы «Халбрейн»!
Люди опустились коленями на лед и зашептали слова молитвы. Капитан поднялся первым и велел подняться остальным.
— Теперь, — продолжал он, — отдав должное мертвым, вернемся к живым. Им я говорю: даже в столь плачевном положении они станут исполнять все мои приказы. Я не потерплю ни сопротивления, ни малейшего колебания. На мне лежит ответственность за спасение каждого, и я ничем не поступлюсь ради этой цели. Здесь, как и на борту, командир — я!
— На борту… когда корабля больше нет… — осмелился подать голос гарпунщик.
— Ошибаешься, Хирн. Корабль перед нами, и мы спустим его на воду. Но пусть даже у нас останется одна шлюпка — ее капитаном буду я! Горе тому, кто забудет об этом…
В тот же день с помощью секстанта и хронометра, не разбившихся при катастрофе, Лен Гай сумел определить наши координаты: мы находились на 88°55' южной широты и 39°12' западной долготы.
«Халбрейн» отделял от Южного полюса всего 1°5' — шестьдесят пять миль…
Глава VIII
ПОСЛЕДНИЙ УДАР
— За дело! — призвал Лен Гай, и в тот же день все рьяно принялись за работу.
Нельзя было терять ни часа. Каждый понимал, что время решает все. Впрочем, на шхуне оставалось столько припасов, что их с лихвой хватило бы еще на полтора года, так что нам не грозил голод, а тем более жажда, хотя бочки с водой лопнули при ударе и потекли. На счастье, бочонки с джином, виски, пивом и вином оказались в наименее пострадавшем отсеке трюма. По части жидкости нам не грозили трудности, пресной же водой нас стал бы снабжать сам айсберг…
Как известно, лед — не важно, из какой воды он образовался — пресной или соленой, — не содержит соли, поскольку переход из жидкого в твердое состояние сопровождается исключением хлористого натрия. Поэтому любой лед может служить источником питьевой воды. Однако предпочтение все же следует отдавать льду зеленоватого оттенка, почти полностью прозрачному. Он образуется из дождевой воды, а она, как известно, лучше всего подходит для питья.
Будучи частым гостем полярных морей, наш капитан без труда сумел бы распознать наилучший лед; беда в том, что на нашем айсберге его никак нельзя было бы отыскать, ибо то, что было его надводной частью, при перевороте ушло под воду…
Лен Гай и Джэм Уэст решили начать с разгрузки шхуны. Предстояло снять с нее все паруса и такелаж и перенести на ровный лед. Важно было сделать шхуну как можно более легкой, убрав из трюма даже балласт, чтобы спуск на воду проходил в более безопасных условиях. Затем судно можно было бы без труда загрузить снова.
Была еще одна, не менее серьезная причина, требовавшая ускоренной разгрузки шхуны. Было бы непростительным легкомыслием оставлять припасы в трюме «Халбрейн», зная, как непрочно она держится на склоне айсберга. Достаточно было толчка, чтобы она опрокинулась в море. Стоило немного сдвинуться льдинам, на которые она опиралась, — и ничто не смогло бы предотвратить самый печальный исход. Если бы вместе со шхуной в пучине сгинула наша провизия, нас ожидала бы плачевная участь.
В первый же день наружу были вынесены ящики с солониной, сушеными овощами, мукой, галетами, чаем, кофе, а также бочонки с джином, виски, вином и пивом. Все это было извлечено из трюма и камбуза и спрятано в трещинах льда неподалеку от «Халбрейн».
Следовало также обезопасить от случайностей нашу единственную шлюпку. Одновременно мы предусмотрели и меры предосторожности на случай, если Хирн и его дружки попытаются захватить ее, чтобы устремиться на север.
Шлюпку вместе с веслами, рулем, стопором, кошкой, мачтами и парусами отнесли на тридцать футов от шхуны и пристроили в выемке, где ее было удобно охранять. Днем опасаться было нечего, ночью же, вернее в те часы, когда все спали, боцману или одному из старшин предстояло караулить шлюпку — так было надежнее.
Девятнадцатое, двадцатое и двадцать первое января ушли на переноску груза и разборку оснастки «Халбрейн». Мачты были застроплены с помощью рей. Затем Джэм Уэст велел убрать стеньгу и топсель, в которых, впрочем, не было необходимости, даже если шхуне придется возвращаться к Фолклендам или другому месту зимовки.
На той же площадке неподалеку от «Халбрейн» был разбит лагерь. Палатками стали паруса, натянутые на шестах, под которыми разместили койки, принесенные из кубрика и кают. Этого укрытия должно было хватить, чтобы переждать под ним ненастье, которое вполне могло налететь в это время года. Погода, впрочем, не менялась, чему способствовал постоянный ветер с северо-востока. Температура воздуха поднялась до 46°F (7,78°С). Что касается кухни Эндикотта, то для нее нашлось место в глубине площадки, у ледяного склона, по которому можно было добраться до верхушки айсберга.
Должен признать, что за все три дня изнурительной работы Хирн не заслужил ни единого упрека. Гарпунщик чувствовал, что за ним неотрывно наблюдают, и знал, что капитан не даст ему спуску. Оставалось сожалеть, что дурные наклонности заставили его принять на себя такую роль, ибо он был наделен силой, ловкостью и смекалкой, выделявшими его среди остальных, и к обстоятельствах, подобных сложившимся, ему просто не было цены. Быть может, в его душе возобладали благородные порывы?.. Быть может, он осознал, что общее спасение зависело от согласия? Догадки догадками, но я пока не мог заставить себя ему доверять, а Харлигерли и подавно.
Метис был готов выполнять самую тяжелую работу, хватаясь за нее первым и оставляя последним. Он трудился за четверых, спал не более нескольких часов в сутки, а бодрствуя, позволял себе передохнуть только во время еды. С той поры как шхуна зависла на склоне айсберга, мы не перекинулись с ним и парой слов. Да и что он мог бы мне сказать?.. Видимо, ему, как и мне, казалось, что теперь исчезла всякая надежда на продолжение нашей злополучной экспедиции…
Иногда я наблюдал, как метис и Мартин Холт стоял бок о бок, выполняя какой-нибудь особенно трудный маневр. Старшина-парусник не упускал случая сойтись с Дирком Петерсом, хотя тот избегал его по известной нам причине. Когда я вспоминал о том, что поведал мне метис про того, кого звали вовсе не Паркером и кто был родным братом Мартина Холта, и о кошмарной сцене, разыгравшейся на «Дельфине», меня охватывал ужас. Я не сомневался, что, прознай кто-нибудь об этом, метис стал бы вызывать у всех отвращение. Все немедленно забыли бы, что именно он спас старшину-парусника, в том числе и сам спасенный, горюющий о брате… К счастью, никто, кроме меня и самого Дирка Петерса, не был посвящен в эту тайну.
Пока продолжалась разгрузка «Халбрейн», капитан и его помощник раздумывали о том, как лучше
