Потребуется изменить пахотные орудия и вместо сохи потреблять плуг, вместо деревянной бороны — железную и т. д.».
Трехполка умирала. Показали ее несостоятельность еще в конце XVIII века Болотов и Комов. Были, однако, у нее и защитники. В 1834 году Н. Н. Муравьев, крупный помещик из-под Можайска, писал по поводу переведенной тогда с немецкого книги А. Тэера о плодосмене: «Мнение Тэерово весьма справедливо в отношении Германии, но для России, при настоящем нашем положении, совсем неприлично. Во-первых, потому что население в России слишком редко, а скот очень дешев. У нас долго еще не увеличится народонаселение до такой степени, чтобы говядина очень вздорожала. Во-вторых, потому что русские крестьяне, несмотря на дешевизну мяса, в силу простой привычки не употребляют оное в пищу… Не дороговизна говядины причиною, что крестьяне редко ее употребляют, а просто привычка довольствоваться хлебной, овощной и молочной пищею».
Вместо введения «новомодных» севооборотов Муравьев рекомендовал чаще сечь мужиков, дабы они лучше исполняли «свои уроки».
Но, несмотря на все усилия сторонников кнута как основного агротехнического приема новое все же пробивало себе дорогу. Помещики «новой» формации решительно заводили и севообороты, и новые стальные плуги, и сеялки, перестраивали хозяйства на товарные капиталистические рельсы. Конечно, чаще всего при этом очень мало заботились об агрономических основаниях: выгода, доходность новой системы выдвигались на первый план.
Однако как только плодосмен стал реальностью, возникла и чисто агрономическая проблема: что за чем сеять? Следовало изучить влияние на почву различных растений, понять, как они «относятся друг к другу».
Накануне нового, XIX столетия И. М. Комов, автор первых агрономических руководств в России, серьезно раздумывал над вопросами: «Получать ли от коровы молоко или навоз? А также получать ли с мала много или со многа — мало?»
Вопросы оказались серьезными. Чтобы ответить на них, Комову пришлось разделить растения на две категории: истощающие почву и оную обогащающие.
К числу растений-грабителей были отнесены зерновые и масличные; к числу благодетелей — корнеплоды и травы.
Подобное резкое деление на хороших и плохих объяснялось не столько знанием существа вопроса, сколько реакцией на старую зернопаровую систему: раз земля из-за нее истощается — значит всему виной зерновые. С другой стороны, Комов понимал, что если «всегда хлеб сеять — земля, а если беспрерывно овощи или траву — то земледелец скоро обеднеет».
Отсюда-то и возникает необходимость, как сказал бы современный математик, решения задачи на «оптимум».
Ни в конце XVIII, ни в начале XIX столетий эта задача, конечно, не могла быть решена. Дело ограничивалось главным образом разговорами на данную тему, да изучением, как влияет новая плодосменная система на «производство навоза». Именно в возможности его резкого увеличения, обусловленного ростом численности и упитанности скота, видели сторонники плодосмена гарантию к восстановлению плодородия почв. По существу, здесь еще до Либиха была сформулирована все та же идея возврата — только с позиций гумусной, а не минеральной теории питания.
Гумус искусственно на фабрике не сделаешь, его производство «в руках коровы». Чтобы она больше производила, ее следует обильнее кормить, даже за счет уменьшения площадей под хлебом насущным, что все равно воздастся сторицей! Так на корову стали смотреть не только как на производительницу молока и мяса, но и как на фабрику по выработке навоза.
Надо сказать, что промышленная революция и развитие капитализма вообще очень способствовали установлению точки зрения на сельское хозяйство как на своего рода промышленность. Особенно отчетливо выразил эту мысль Альбрехт Тэер в самом начале XIX века. «Сельское хозяйство, — писал он, — есть промышленность, имеющая целью приобрести доход или получить деньги посредством произведения растительных и животных веществ».
Тэер, безусловно, был очень крупной фигурой в истории немецкой агрономической мысли, и до сих пор признается в Германии «отцом рационального сельского хозяйства».
Земледелие, по Тэеру, следовало вести как хорошую бухгалтерскую книгу: оно должно быть всегда сбалансировано. И если, не дай бог, чего-нибудь недоучесть — банкротство наступает мгновенно и неминуемо. Поэтому-то «отец» рекомендовал весьма всесторонний подход к проблемам сельского хозяйства, исповедовал строго аналитический метод их решения. Он даже попытался установить точную меру плодородия, которую выражал в особых градусах.
Конечно, такая точка зрения в то время была нереальна и, как писал сам Тэер, могла «занимать воображение, но вводить в заблуждение рассудок». Градусы не привились. Мало того, и полторы сотни лет спустя мы не можем еще гарантировать большой точности в предсказаниях эффективности земледелия на несколько лет вперед. Слишком уж многофакторной оказалась эта математическая зависимость…
Обычная математическая формула, как известно, состоит из двух частей, соединенных знаком равенства. Если в левой поместить эффективность земледельческого производства Е, то что должно стоять справа?
А впрочем, что это за Е? Урожай? Какой? За год Е равно урожайности и зерновых, и кормовых, и технических… Однако складывать пшеницу с репой или картофель с коноплей как-то неудобно. Так что просто валовым сбором (центнеров с гектара) Е не оценишь.
Но тогда Е — доход? Если так, то эффективность — функция не только труда земледельца, но и рыночной конъюнктуры, которая в условиях капитализма — самое первое по значимости. Вспомните хотя бы сообщения о сотнях и тысячах тонн зерна, выброшенного в океан, о тысячах гектаров неубранных кукурузных полей. В этих условиях, чтобы определить доходность хозяйства Е, мало быть отличным агрономом, надо еще обладать даром прорицателя, суметь предсказать очередной зигзаг капиталистической анархии производства.
В условиях социалистического планового хозяйства проблема конъюнктуры снимается, но и здесь возникает вопрос вопросов: сегодня получили большой доход. А не повлечет ли это за собой снижение доходов завтра? Другими словами, прав ли все же Комов, полагавший, что «лучше с мала много»? А может быть, как раз наоборот — «с многа мало»? Например, современное европейское земледелие следует заветам Комова. А американцы предпочитают снимать вдвое меньший урожай при меньших затратах, считая тем самым, что они не только получают достаточный доход, но еще и сберегают землю. Европейское земледелие очень интенсивное, «напичканное» удобрениями и машинами. Американское — более экстенсивное. Пока довольны и те и другие. А что покажет будущее? Как все же обстоит дело с землей? Какая система для ее будущего лучше?
Так что Тэер не столько решил, сколько поставил перед сельским хозяйством фундаментальнейший вопрос, — что считать эффективностью, стоящей слева в формуле плодородия.
Впрочем, на этот вопрос можно все же с грехом пополам ответить. А вот на вопрос: что стоит справа — ответить куда труднее.
Справа стоит земля с ее многообразными, сложными и непрерывно меняющимися свойствами. Здесь же и человек с его машинами, агротехникой, удобрениями и химикалиями. Справа стоят и растения с их разнообразными требованиями и капризами.
Тэер, кстати, не пошел дальше Комова в оценке отношения растения к почве: для него все они тоже либо «хорошие», либо «плохие». Да и не удивительно: и Комов, и Тэер были «гумусниками»; они полагали, что растения едят «тлен земной». Докопаться до различий в требовательности растений к питанию они никак не могли.
С развитием агрохимии кое-что прояснилось. Около середины XIX века установили, хотя и
