В толпе выделялся высокий, худой мужчина с изможденным лицом. Крепко сложенный, ловкий и сильный, он, задрав голову и тяжело дыша, продирался вперед. Глядя на потрепанное пальто, прихожане брезгливо морщились, но незнакомец не замечал их.
— Черт возьми! Никак не протолкнешься в это адово логово! Точь-в-точь как на базаре, — ворчал он.
Едва мужчина поравнялся со старухой-нищенкой, как глаза ее улыбнулись, но тут же вновь загорелись злобой.
— Он здесь?
— Нет.
— Все пропало!
— Подожди. — У нас есть еще немного времени.
— Совсем немного.
— Вот он. Час настал!
Незнакомец скрылся в толпе, а старуха, как ни в чем не бывало, уселась на ступеньках, опустила голову на грудь, рука с копилкой, как и прежде, потянулась к проходящим мимо людям.
Тем временем колокол все звонил. Будто распевшись, он звучал теперь чище и звонче, наполняя сердца радостью и благодатью.
Появился старик звонарь. Раньше он поднимался на колокольню каждый день, он любил свой колокол… Жозеф (а именно так звали звонаря церкви Святого Николая) и колокол вместе прожили жизнь, вместе думали, и закончить ее. Порой старику чудилось, что они братья-близнецы, такую душевную близость чувствовал он с металлической громадиной. Но с годами силы оставили Жозефа, да и в церкви почти не бывало народу, так что до этого вечера он и не припомнил бы, когда в последний раз всходил на колокольню. Если приходилось звонить, так помогали молодые. Служили в старом храме все реже, и Жозеф не часто навещал теперь певучего приятеля.
Однако сегодня особый день. Звонарь выбрался из своей каморки и стал медленно подниматься по лестнице, цепляясь за перила, такие же ветхие, как и сама церковь. Смотря под ноги, будто пересчитывая ступеньки, по которым ходил столько лет, он иногда останавливался перевести дух. Наконец Жозеф открыл дверцу, и сильный порыв ветра растрепал ему волосы.
В эту минуту вся жизнь прошла перед мысленным взором старого звонаря. Вернее — две жизни, его и колокола. Они неотделимы друг от друга. Жозеф припомнил, как, бывало, мерно раскачивался, дрожа и напрягаясь, как трудился его колокол, как оглашал всю округу мелодичным звоном.
— Помнишь, дружок? Ах, добрые времена! Твой голос был так красив, так силен, что, казалось, все меркнет пред ним. А как светла, как прекрасна была наша церковь! Помнишь Крещение?[16] А торжественное убранство во время отпевания? Всюду черное… В эти дни я надевал на тебя черный чехол, и твой голос становился глухим и печальным. Счастливое время! Протяжный звук брал за душу. Я думал, что умру от счастья. А Пасха!..[17] А Рождество!..[18] Все позади, все в прошлом. Видишь, все здесь рушится на глазах… — Старик разрыдался. — Спасибо тебе, мой колокол! Сегодня ты снова даришь мне блаженство. Ты снова звонишь.
Пока Жозеф разговаривал с колоколом, внизу, в церкви, нарастал ропот. Скуки ради болтали о том, о сем. Возмущались, что проповедника все нет и нет. Священные своды храма никому уже не внушали ни трепета, ни уважения. Минуты текли медленно. Люди мучились от духоты и теряли терпение, недоумевая, почему же не начинают. Но вот послышался шум, и все, как по команде, обернулись. Толпа зашевелилась. Мужчины поправляли полы сюртуков, женщины разглаживали оборки. Все пришло в движение.
Колокол гремел во всю мощь. Разгоряченный, раскрасневшийся Жозеф полной грудью вдыхал холодный мартовский воздух, словно желая вдохнуть громовые раскаты. Внезапно к двум молодцам, помогавшим на колокольне, присоединился и третий. Едва он взялся за канат, как выронил бумажник. Пропажа, очевидно, не на шутку встревожила его, ибо, едва заметив свой бумажник на полу, мужчина изменился в лице, поспешно схватил оброненное и поглубже запихнул в карман.
В это время снизу послышался душераздирающий возглас.
— Ах, ах! Это он!
Кричала женщина. Что-то жуткое было в этом крике. Все в испуге повскакали с мест.
— Что случилось? Что происходит?
Колокол ударил с новой силой. Казалось, небо вот-вот расколется. И вдруг канат не выдержал и колокол рухнул.
Старая церковь задрожала, потрясенная до основания. Внутри поднялась паника. Люди вскакивали с мест и тут же падали, сбитые с ног. Мужчины, женщины, дети и старики устремились к выходу, переступая через упавших и не обращая на них никакого внимания. Те, кому было далеко до двери, старались выбраться через окна.
Повсюду стонали задавленные, вопили ошалевшие от страха. То тут, то там виднелись оторванные ноги и руки, окровавленные тела, изуродованные до такой степени, что трудно было узнать их. Совершенно обезумев, взрослые давили детей.
В тот самый момент, когда раздался женский крик, как предвестник катастрофы, один из наших знакомых, Жюль Деге, обернулся, чтобы узнать, в чем дело. Природное любопытство увлекло его за собой, и молодой человек покинул товарищей. Отойдя немного, он увидел на полу полуживую от ужаса девушку. Жюль растолкал зевак и склонился над бедняжкой в тот момент, когда внезапно с грохотом рухнул колокол.
Не колеблясь ни секунды, Деге подхватил девушку на руки и поспешил к выходу. Но тут толпа хлынула из храма, и молодому человеку понадобилось настоящее мужество и недюжинная ловкость, чтобы не выпустить из рук несчастную и не дать ее раздавить.
Жюль решил бороться до конца, хотя продираться сквозь очумевшую толпу становилось все труднее. Девушка не подавала признаков жизни. Наш герой крепко прижал ее к груди, и в этот момент она стала для него дороже всех на белом свете.
Людской поток нес их за собой. Жюль и сам не помнил, как оказался на улице.
Когда все было кончено, церковь Святого Николая представляла, ужасное зрелище.
Ночью полным ходом шли работы: убирали трупы. Утром выяснилось, что их восемьдесят восемь. Кроме того, было еще и множество раненых.
Власти распорядились предать тела погибших земле, смыть следы крови внутри храма и на паперти, срочно починить покореженную мостовую. Следы трагедии, мол, не должны долго тревожить умы населения.
Вокруг суетились рабочие. На все про все понадобилось несколько часов. Затем площадь опустела и голоса стихли. На том все и кончилось.
Остались лишь семьи убиенных в слезах и горе.
Когда толпа разошлась и все успокоилось, человек, вызвавшийся помочь звонарям, отыскал старую Сарабу и привел ее в чувство.
— Ну как, жива? Ничего, ты в порядке.
— Будь ты проклят! Будь проклят с твоими дьявольскими проделками!
— Замолчи, старая Абракса! Замолчи и убирайся.
Нищенку Сарабу не нашли среди трупов. Она вообще исчезла. Да, по правде говоря, никто ее особенно и не искал. Пропала, — ну и Бог с нею.
Глава II
— Печальное произошло вчера событие…
— Увы, брат мой, — застенчиво отвечал молодой священник своему высокому собеседнику, кюре
