ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
Мудрецы уверяют, что нравственный прогресс постепенно приведет к исчезновению синекур. Мы готовы поверить им на слово. Но одна такая синекура существовала во всяком случае в период, когда развертывались странные события, о которых мы здесь повествуем.
Синекура эта принадлежала вдове Тибо, бывшей владелице мясной лавки, ныне ведавшей хозяйством Зефирена Ксирдаля.
Обязанности вдовы Тибо состояли в уборке комнаты этого чудаковатого ученого. Так как меблировка этой комнаты была до предела примитивна, то и содержание ее в порядке не могло идти в сравнение с тринадцатым подвигом Геркулеса. Что касается остальной части квартира Ксирдаля, то она находилась вне компетенции вдовы Тибо. Во второй комнате, например, ей было строго-настрого запрещено под каким бы то ни было предлогом прикасаться к грудам бумаг, сваленным вдоль стен, и энергичные взмахи метлы почтенной вдовы, как было твердо договорено, не имели права выходить за пределы маленького четырехугольника посредине комнаты, где виднелся обнаженный паркет.
Вдова Тибо, от природы наделенная любовью к порядку и чистоте, испытывала тяжкие муки, глядя на хаос, окружавший этот квадрат паркета, как безграничное море окружает крохотный островок. Вдову Тибо терзало неутолимое желание навести здесь настоящий порядок. Однажды, оставшись в квартире одна, вдова Тибо, набравшись храбрости, принялась за дело. Но вернувшийся неожиданно Зефирен Ксирдаль пришел в такую ярость и его обычно добродушное лицо исказилось таким выражением жестокости, что вдову после этого целую неделю подряд тряс нервный озноб. С тех пор она воздерживалась от каких-либо покушений на территорию, изъятую из-под ее юрисдикции.
Все эти многочисленные препоны, парализовавшие ее профессиональные таланты, создавали положение, при котором вдове Тибо почти нечего было делать. Это не мешало ей, впрочем, ежедневно проводить не менее двух часов у своего «хозяина», — так она именовала Зефирена Ксирдаля. Из этих двух часов час и три четверти бывали посвящены разговору, вернее — изысканному монологу.
Кроме всех остальных своих достоинств, вдова Тибо обладала еще удивительным даром красноречия. Злые языки утверждали, что она просто феноменально болтлива. Но это были именно злые языки. Она любила поговорить, — вот и все.
Не то чтобы она давала особенную волю воображению. Аристократическое происхождение семьи, имевшей счастье считать ее своим членом, служило главной темой ее монологов. Переходя затем к перечню своих горестей и злосчастий, она поясняла, благодаря какой цепи неблагоприятных случайностей владелица мясной лавки могла опуститься до положения прислуги. Неважно, если собеседникам уже были известны эти горестные события. Вдова Тибо всегда с одинаковым удовольствием рассказывала о них. Исчерпав этот сюжет, она переходила к разбору характеров разных лиц, у которых ей доводилось служить. Сравнивая взгляды, привычки и поведение своих бывших господ со взглядами и привычками Зефирена Ксирдаля, она с полным беспристрастием хвалила одних и порицала других.
Хозяин ее, проявляя беспредельное терпение, не отвечал ни слова. Надо, правда, признаться, что, поглощенный своими мыслями, он не прислушивался к ее болтовне, что значительно снижало его заслугу. Но как бы там ни было, уже много лет все обстояло прекрасно: она болтала без умолку, он — не слышал ни слова. А в общем, оба были вполне довольны друг другом.
Тридцатого мая, как и ежедневно, в девять часов утра вдова Тибо переступила порог комнаты Зефирена Ксирдаля. Но так как ученый накануне уехал со своим другом Марселем Леру, квартира оказалась пустой.
Вдова Тибо не очень этому удивилась. Случавшиеся и прежде внезапные отъезды ее хозяина приучили ее к таким неожиданным исчезновениям. Все же несколько раздосадованная тем, что будет лишена привычной аудитории, вдова Тибо принялась за уборку.
Покончив со спальней, она перебралась в соседнюю комнату, которую торжественно именовала «рабочим кабинетом». Но тут ей пришлось испытать настоящее волнение.
Какой-то незнакомый предмет, какое-то подобие ящика темного цвета, захватил значительную часть квадрата, по которому имела право разгуливать ее метла. Что бы это значило? Твердо решив, что она не потерпит подобного посягательства на свои права, вдова Тибо недрогнувшей рукой отодвинула непривычный предмет, затем преспокойно принялась за выполнение своих обязанностей.
Несколько туговатая на ухо, она не услышала жужжания, исходившего из ящика, а голубоватый свет, отраженный металлическим рефлектором, был настолько слаб, что вдова Тибо его не заметила. Одно явление все же привлекло на мгновение ее внимание. Когда она проходила мимо металлического рефлектора, ее словно что-то толкнуло, и она упала на пол. Вечером, раздеваясь, она с удивлением обнаружила грандиозный синяк, украсивший ее правое бедро. Это показалось ей очень странным, — ведь упала она на левый бок. Ей больше ни разу не пришлось оказаться на линии оси рефлектора, и непонятное явление больше не повторялось. Вдове Тибо поэтому и в голову не пришло поставить этот случай в какую- либо связь с ящиком, который она передвинула дерзновенной рукой. Она решила, что просто оступилась, и на этом успокоилась.
Вдова Тибо, глубоко проникнутая сознанием долга, подмела пол, а затем подвинула ящик на прежнее место. Нужно ей отдать справедливость: она при этом приложила все старания, чтобы ящик стоял в точности так, как прежде. Если ей это и не вполне удалось, то следует отнестись к ней снисходительно и признать, что она отнюдь не по легкомыслию повернула маленький, состоявший из пляшущих пылинок цилиндр в несколько ином направлении.
В последующие дни вдова Тибо повторяла те же действия: к чему менять свои навыки, если это навыки, если эта похвальные и достойные навыки?
Надо, однако, заметить, что черный ящик, к которому она постепенно привыкла, стал терять в ее глазах свою значительность, и она с каждым днем менее старательно устанавливала его после уборки на место. Правда, она ни разу не забыла придвинуть ящик к окну, раз господин Ксирдаль счел нужным именно туда его поставить, но металлический рефлектор отбрасывал теперь свои лучи ежедневно в новом направлении. Иногда он посылал цилиндр из пляшущих пылинок несколько левее, на следующий день — чуть-чуть правее. Вдовой Тибо не руководили дурные намерения, и она не подозревала, какие муки ее самовольное сотрудничество причиняло И.Б.К.Лоуэнталю. Однажды, нечаянно повернув рефлектор вокруг его собственной оси, вдова Тибо направила его прямо на потолок, что, впрочем, нисколько ее не смутило.
Вот именно в таком положении — с рефлектором, обращенным к зениту, — Зефирен Ксирдаль застал свою машину, вернувшись к себе 10 июня после полудня.
Пребывание Зефирена Ксирдаля на морском берегу складывалось очень благоприятно, и он, по всей вероятности, еще продлил бы его, если бы, примерно на двенадцатый день после приезда, у него не возникло странное желание переменить белье. Такая причуда заставила его развернуть привезенный с собой пакет. К своему крайнему изумлению. Зефирен Ксирдаль обнаружил в нем двадцать семь баночек с воронкообразным горлышком. Зефирен Ксирдаль широко раскрыл глаза. Как сюда попали эти банки? Но вскоре звенья воспоминаний сомкнулись в цепь, и в памяти его встал проект устройства электрической батареи — такой увлекательный и так основательно им забытый.
Нанеся себе в качестве наказания несколько здоровенных тумаков, Ксирдаль поспешил упаковать все двадцать семь банок и, бросив своего друга Марселя Леру на произвол судьбы, поспешил на поезд, который доставил его прямо в Париж.
Легко могло случиться, что Зефирен Ксирдаль упустил бы из виду важные причины, заставлявшие его торопиться с возвращением. В этом не было бы ничего удивительного. Но один инцидент освежил ему память в ту минуту, когда он ступил ногой на платформу вокзала Сен-Лазар.
Ксирдаль с таким старанием заново упаковал свои двадцать семь банок, что пакет внезапно развернулся и на асфальт посыпалось все его содержимое. Банки со звоном разбились. Человек двести оглянулись, предположив, что это анархисты произвели какое-то покушение, но люди увидели только Зефирена Ксирдаля, в растерянности уставившегося на лежавшие перед ним осколки.
Происшедшая катастрофа имела одно преимущество: она напомнила владельцу скончавшихся банок, зачем, собственно, он прикатил в Париж. Не заходя к себе домой, он посетил торговца химическими препаратами, где и приобрел двадцать семь новых банок, а затем зашел к столяру, где уже десять дней его
