легко поняла; затем европейцы пригласили все эскимосское семейство направиться вместе с ними в форт.
Эскимосы обменялись взглядами, словно советуясь между собой, и после некоторого колебания тесной группой последовали за лейтенантом Гобсоном.
Когда эскимосы подошли к ограде и увидели дом, о существовании которого никто из них не имел представления, туземка воскликнула по-английски:
— Дом! Дом! Снежный дом?
Она спрашивала, сделан ли дом из снега; такой вопрос был вполне естественен, ибо все строения совершенно сливались с белой пеленой, покрывавшей землю. Ей объяснили, что дом деревянный. Эскимоска сказала что-то своим, и те ответили ей утвердительным знаком. Затем все вошли в ворота, и минуту спустя гости были введены в большую залу.
Здесь эскимосы скинули башлыки, и тогда стало возможным различить их пол. Среди них было двое мужчин лет сорока или пятидесяти, с желто-красными лицами, у обоих были острые зубы и сильно выдающиеся скулы, что придавало им отдаленное сходство с хищными зверями; затем две довольно молодые женщины с туго заплетенными косами, украшенными зубами и когтями полярных медведей; наконец, двое детей лет пяти-шести — два бедных маленьких существа с оживленными личиками, которые глядели вокруг себя широко раскрытыми от удивления глазами.
— Надо полагать, эскимосы всегда голодны, — сказал Джаспер Гобсон. — Добрый кусок мяса, наверно, придется по вкусу нашим гостям.
По приказу лейтенанта капрал вынес жареного оленьего мяса, на которое бедняги накинулись с чисто животной жадностью. Только говорившая по-английски молодая эскимоска обнаружила некоторую сдержанность; она внимательно рассматривала миссис Полину Барнет и других женщин фактории. Увидев младенца на руках миссис Мак-Нап, она вскочила из-за стола, подбежала к нему и начала очень мило его ласкать, что-то нежно приговаривая.
Молодая туземка казалась если не более развитой, то во всяком случае более цивилизованной, чем прочие члены ее семейства; это особенно бросилось в глаза, когда, закашлявшись, она поднесла руку ко рту согласно элементарным правилам учтивости.
Эта подробность ни от кого не ускользнула. Миссис Барнет, стараясь употреблять самые простые английские слова, завела с ней разговор и узнала, что молодая женщина год прожила в Упернивике в услужении у датского губернатора, женатого на англичанке. Затем ей пришлось покинуть Гренландию вместе со своей семьей, отправлявшейся на промысел. Двое мужчин были ее братья. Вторая женщина, мать детей, была жена одного из них и ее невестка. Все они возвращались с расположенного на востоке у побережья Британской Америки острова Мельбурн и направлялись на запад, в Русскую Америку, к мысу Барроу в Джорджии, где обосновалось их племя. То, что на мысе Батерст оказалась фактория, их очень поразило. Оба эскимоса даже покачали головой, увидав здесь поселение европейцев. Отнеслись ли они неодобрительно к тому, что на этой точке побережья вообще был построен форт? Или же просто местоположение его показалось им неудачно выбранным? Как ни старался лейтенант Гобсон добиться от них толкового объяснения, ему это так и не удалось, а быть может, он не понял их ответов.
Молодая эскимоска, которую звали Калюмах, видимо, почувствовала большую приязнь к миссис Барнет. Однако, несмотря на явное влечение к обществу, бедная девушка ничуть не жалела о покинутом ею месте у губернатора Упернивика; она была, должно быть, сильно привязана к своей семье.
Подкрепившись и разделив между собой полпинты бренди, причем даже малыши получили свою долю, эскимосы распрощались с хозяевами; но перед уходом молодая туземка попросила путешественницу непременно посетить их снеговую хижину. Миссис Полина Барнет пообещала прийти назавтра, если позволит погода.
И вот на следующий день в сопровождении Мэдж, лейтенанта Гобсона и нескольких вооруженных солдат — не против этих бедняг, конечно, а на случай встречи с бродившими по побережью медведями, — миссис Полина Барнет отправилась к мысу Эскимосов, как был назван выступ берега, где находилось туземное стойбище.
Калюмах выбежала навстречу своей вчерашней приятельнице и с довольным видом показала ей на хижину. Хижина эта представляла собою большой снежный конус, в вершине его было пробито узкое отверстие, через которое выходил дым от очага; в этой снежной глыбе эскимосы выкопали себе временное пристанище. Такие снежные дома строятся очень быстро, на местном языке их называют «иглу». Они удивительно приспособлены к суровому климату, и их обитатели, даже не разводя огня, легко переносят в них сорокаградусные морозы. Летом эскимосы разбивают палатки из оленьих и тюленьих кож, называемые «тапик».
Проникнуть в хижину было не так-то просто. Единственный вход был сделан вровень с ее основанием, а так как снежные стены были очень толстые, то приходилось три-четыре фута ползти по тесному лазу. Однако опытной путешественнице и лауреату Королевского общества не пристало останавливаться перед подобным препятствием, и миссис Барнет вместе с Мэдж, не колеблясь, храбро полезла в узкий проход вслед за молодой эскимоской. Что касается лейтенанта Гобсона и солдат, то они уклонились от посещения хижины.
Миссис Барнет очень скоро поняла, что главная трудность заключалась не в том, чтобы залезть в снежную хижину, а в том, чтобы пробыть там хотя бы некоторое время. Воздух, нагретый костром, в которой пылали моржовые кости, пропитанный вонью горевшей лампы, насыщенный испарениями от просаленной одежды и моржового мяса, составляющего главную пищу эскимосов, был тошнотворен. Мэдж не могла вытерпеть и секунды и тотчас выбралась наружу. Но миссис Барнет, боясь огорчить молодую эскимоску, проявила сверхчеловеческую выдержку и высидела в хижине пять долгих минут — целых пять веков! Оба ребенка и мать были дома. Мужчины ушли на моржовый промысел за четыре или пять миль от стоянки.
Выйдя из хижины, миссис Барнет с наслаждением вдохнула морозный воздух, возвративший краску ее слегка побледневшим щекам.
— Что скажете, сударыня? — спросил ее лейтенант. — Как вам понравился эскимосский дом?
— Вентиляция оставляет желать лучшего, — кратко ответила миссис Барнет.
Целую неделю прожило на своей стоянке любопытное туземное семейство. Оба эскимоса из двадцати четырех часов двенадцать ежесуточно проводили на охоте за моржами. Только жителям снеговых хижин, вероятно, доступно терпение, с каким они подстерегали у лунок появление моржа, вылезающего подышать на поверхность ледяного поля. Как только морж показывался, туземцы накидывали на него стягивавшуюся под ластами петлю, не без труда выволакивали его на лед и убивали ударом топора. По правде говоря, это походило больше на рыбную ловлю, чем на охоту! Затем начинался пир: эскимосы упивались горячей моржовой кровью, что было для них истинным наслаждением.
Несмотря на стужу, Калюмах ежедневно прибегала в форт Надежды. Ей доставляло огромное удовольствие обойти все комнаты, посмотреть, как и что шьют, и последить за кулинарными манипуляциями миссис Джолиф. Она спрашивала английские названия предметов и часами беседовала с миссис Полиной Барнет, если только старательное подыскивание понятных друг для друга слов можно назвать беседой. Когда путешественница читала вслух, Калюмах слушала ее с напряженным вниманием, хотя, конечно, мало что понимала.
У Калюмах был довольно приятный голос, и она пела песни странного ритма, песни холодные, леденящие душу, печальные, с непривычным для европейского уха чередованием рифм. У миссис Полины Барнет хватило терпения перевести один такой образчик гиперборейской поэзии — любопытную гренландскую «сагу», грустный напев которой, прерывавшийся паузами и поражавший неожиданной сменой тональностей, не лишен был своеобразной прелести. Вот слова этой песни, выписанные из альбома самой путешественницы:
