мучения. Помочь ей материально, будучи сам только вестовым, я много не мог. Да спасибо моей теще. Добрая старушка все делала, чтобы поддержать свою дочь. Но ничего. Кое-как мы выкрутились из тяжелого положения. Наша любовь не угасла до сих пор. Судьба связала нас морским узлом, и, кроме смерти, никто его не развяжет. Сыну пошел четырнадцатый год. Мечтает стать моряком. А тут еще дочка подрастает.
Пока мы с адмиралом разговаривали, Надя крутилась около нас. Она болтала сама с собою, иногда задавала мне разные вопросы. Ее интересовало, почему это на улице люди так кричат и в кого они стреляют. Трудно было отделаться от ее любознательности. Потом она неожиданно объявила мне, обсасывая мармеладную конфетку, полученную от матери:
— Папа, я люблю этого дедушку. У него глазки хорошие, как у мамы.
И полезла к нему на колени. Это так обрадовало адмирала, что он обнял ее и прижал к себе. Она потрогала его бороду, поцеловала в лоб. Он спросил:
— Ты любишь конфеты?
— Люблю, — радостно ответила Надя.
— А они тебя любят?
Девочка была озадачена таким вопросом. Она задумалась, отвернувшись от адмирала. И сразу же лицо ее расплылось в торжествующей улыбке. Нашлось решение:
— У них рота нет.
Я расхохотался. Засмеялся и адмирал.
— Правильно, Наденька, ответила ты, — сказал он и ласково погладил ей головку. — Я тебе за это принесу самых вкусных конфет.
В комнату вбежал мой сын Петя. Щеки его разрумянились, глаза блестели. Надя, увидев брата, спрыгнула с колен адмирала, захлопала в ладоши и радостно залепетала:
— Петя, а у нас хороший дедушка сидит. Он обещал мне самых вкусных конфет.
Но Петя не слушал ее. Он только мельком взглянул на гостя и, возбужденный, начал торопливо рассказывать мне звенящим альтом:
— Папа, что на улице делается! Городовых уводят под конвоем в тюрьму. И какие митинги происходят! И матросы, и солдаты, и рабочие все говорят и говорят.
Адмирал, широко раскрыв глаза, смотрел на моего сына, как на страшного вестника, а тот продолжал:
— Папа, ведь это так же, как во Франции было. Тогда самому королю голову отрубили. Нашему царю, наверно, тоже достанется.
— Конечно, достанется.
— А в порту, говорят, что делается! Я побегу туда.
Тут вступилась мать и в тревоге закричала на сына:
— Не смей ходить! Хочешь, чтобы и тебя убили? Сиди дома.
— Мама, детей совсем никто не трогает. Ей-богу. Только Гришка, внук клепальщика Быстрова, наподдавал кулаком одному мальчику и назвал его буржуем. Но матросы запретили Гришке драться.
Я сказал жене:
— Не удерживай его, Валя. Пусть идет и запоминает все, что увидит и услышит. Революции не часто бывают.
Сын обрадовался и выбежал из комнаты.
Я посмотрел на адмирала. Он помрачнел и закусил нижнюю губу.
И только теперь вырвалось у него слово, скрывавшееся в душе:
— Ужас!
Я поддакнул ему:
— Да, ваше превосходительство, как говорит Беранже, революция — это вам не графиня в перчатках.
И сейчас же я умышленно заговорил о своем сыне:
— Славный у меня мальчик. Правда, очень отчаянный, но зато учится замечательно. Все время по всем предметам идет в школе первым учеником. Кругом — на пятерки.
Чтобы адмирал не подумал, что это только отзыв восторженного отца о своем сыне, я показал ему школьные отметки. Он рассеянно взглянул на них и сказал:
— Прекрасно, прекрасно…
— Кроме того, Петя много читает. Книги он поглощает в невероятном количестве. Вы только взгляните на его книжную полку. Тут найдете и по естественным наукам, и по истории, и классическую литературу. Он любит, чтобы хорошие книги были у него на полке. Я разорился с ним на этом деле.
Адмирал приободрился. По-видимому, его тревожные думы на время оторвались от революции. Он стал внимательно относиться к моим словам.
— Ваш сын производит приятное впечатление. Живой и развитой мальчик. Для родителей — это большая радость.
— У него, ваше превосходительство, дедушка по матери выдающийся человек. Как видно, внук в него пошел. Да он и похож на него. Дедушка должен гордиться таким внуком.
— Кто же у него дедушка?
— Важный пост занимает и получает большое жалованье. Но внучатами своими он совсем не интересуется. Хоть пришел бы и посмотрел на своих отпрысков.
Адмирал решил посочувствовать мне:
— Судя по вашим словам, этот дедушка имеет черствое сердце.
Я возразил:
— Может быть, сам по себе не такой уж он плохой человек, но получается нехорошо. А почему? Вся жизнь у нас так перекручена, что некоторые потеряли всякое понятие о настоящей чести. Вот что скверно.
Валя хлопотала около стола: подала хлеб, ревельские кильки, колбасу, сыр, вареные яйца и поставила бутылку рома.
— Я думаю, что вы сначала закусите, а потом уже будете пить чай, — сказала она и пошла на кухню.
Я направился за нею и попросил ее, чтобы она вместе с девочкой пошла на время к знакомым. Она так и поступила.
Вернувшись к столу, я откупорил бутылку и стал разливать по рюмкам ром.
— Давно приобрел эту благодать и все берег для какого-нибудь торжественного дня. Этот день наступил. Для вас, ваше превосходительство, может быть, он и не приемлем. Но я встречаю революцию как самый величайший праздник.
— Нет, зачем же. Я тоже не против революции, ибо самодержавие завело нашу родину в тупик. Но я никак не предполагал, что изменение государственного строя выльется в такие формы.
Адмирал осушил большую рюмку и похвалил качество рома.
— Не стесняйтесь, ваше превосходительство, закусывайте. Чем богаты, тем и рады.
— Спасибо. Я начинаю понимать, что попал в надежные руки.
— Насчет надежности рук вы не ошиблись.
Мы выпивали и закусывали, как два давних приятеля. Говорили о чем угодно, но только не о революции.
После ухода жены двери в коридор оставались незапертыми. Вдруг показался в них боцман Кудинов. Обращаясь ко мне, он сказал:
— Разрешите, товарищ начальник, войти.
— Войдите.
Кудинов шагнул вперед, вытянулся по-военному и отрапортовал мне:
— Ваше распоряжение, товарищ начальник, мы выполнили в точности.
— Хорошо. Иди в ревком и передай товарищам, что я скоро буду там.
— Есть! — сухо отрезал Кудинов и, покосившись на адмирала, вышел из комнаты.
Адмирал с иронией заметил:
— У вас тоже дисциплина.