Помолившись, мамочка встала и заговорила с молочницей, я же тогда подошла к столу и взяла девочку двумя пальцами за середину ступни, но сейчас же отняла руку и едва удержалась, чтобы не крикнуть. Я до сих пор помню, как мне вдруг страшно сделалось.
Ночью я тоже плохо спала. Снилось мне, что мамочка послала меня нарвать цветов, украсить гробик девочки. Вот иду я по большому-большому полю, и там столько васильков и такие красивые, большие, и синие, и розовые, и лиловые. Я тороплюсь, рву их, у меня уже большой букет в руках. Вдруг вижу я, недалеко точно сноп больших белых васильков, больших и пушистых, как маленькие розы. Я бегу туда, хочу их сорвать, вдруг вижу, между этими цветами стоит маленькая молочница, и глаза у неё широко раскрыты.
«Не тронь цветов, — говорит она: — это сам Боженька меня пока похоронил здесь. Ах, зачем, зачем ты не хотела молиться за меня! Ничего, что мне шесть лет, но моя душа без молитвы не может подняться на небо и мне тяжело, так страшно тяжело»! Она так горько плакала, так рыдала. «Молись, молись»!.. — говорила она.
Я упала на колени и тоже стала молиться и плакать; что-то давило меня в груди, и мне сделалось так холодно-холодно и так страшно, что я громко вскрикнула и от собственного крика проснулась. Мамочка подошла ко мне, но я все еще всхлипывала и дрожала. Мне дали каких-то капель и уж больше не тушили свечки. Наконец я успокоилась и заснула.
Мои успехи. — Поездка в Америку. — Пираты
Это время я с мамочкой гораздо меньше занимаюсь, потому что курс мы с ней весь прошли, только повторяем все. Уроков мне теперь больше не задают: что ж учить, коли все знаю? Диктовки мои совсем приличные стали, и «десть», и «одиннадцать» и даже «двенадцать» за них перепадает. Мамочка говорит, что она больше за меня не боится — не провалюсь. A стихами моими так она просто гордится. Право, я их очень хорошо декламирую, это все говорят; я очень люблю стихи и учить мне их совсем легко.
Вчера похоронили маленькую молочницу, но мамочка мне на похороны не позволила пойти, говорит, что я ночью опять кричать и плакать буду. A мне так хотелось посмотреть, как хоронят, ведь я никогда не видела.
Бедная моя Зина, вот ей не везет в жизни: одна мать не любила и из дому отдала, a другая хоть и очень любила, но зато умерла. Что ж с ней дальше будет?
Мы теперь выдумали очень веселую игру и уже несколько дней в нее играем: будто мы едем в Америку на пароходе (пароход это большие качели.) собой мы набрали всякого багажу и съестных припасов, нельзя же налегке пуститься в такую длинную дорогу. Когда пароход отходит от пристани, качели чуть движутся, и кочегар (Сережа) чуть слышно делает: «чух-чух, чух-чух»; потом пароход идет шибче и шибче и, наконец, полным ходом, т. е. веревки качели начинают немного сгибаться. Теперь я привыкла, и меня больше не тошнит. Здесь я еду сидя, потому что не может же дама быть кочегаром или капитаном парохода. Перед станциями пароход сбавляет ход и наконец останавливается; потом опять едем дальше.
Часто случаются у нас несчастья: вдруг кто-нибудь из пассажиров роняет что-нибудь в море; тогда на первой же остановке мы идем как будто в город и покупаем такую самую вещь. Но однажды случилось ужасное происшествие: я уронила в море своего ребенка Лили; ведь ребенка не купишь — по крайней мере я не знаю, где это можно сделать. Тогда один храбрый пассажир (Митя) с опасностью жизни бросился в бурное море и спас мою дочь. Он чуть не погиб от страшного морского чудища (Ральфа), которое, когда он барахтался и нырял в волнах, схватило его за панталоны и стало трепать во все стороны.
После этого ужасного случая мы все почувствовали, что страшно голодны, и с аппетитом начали уплетать пирог с капустой, который захватила с собой перед дорогой Женя Рутыгина. Вот странно, ведь я вообще терпеть не могу пирога с капустой, никогда его дома не ем, a здесь он казался таким вкусным. Это верно от морского воздуха, a потом, когда видишь, как другие за обе щеки едят и им что-нибудь нравится, самому вкусным кажется; a уж и нас ели с аппетитом.
Нам немного надоело представлять все одно и то же, и тогда Ваня выдумал очень интересную вещь; мальчики будут морские разбойники и сделают нападение на наш корабль. Мы, конечно, согласились, остановили пароход и спустили с него наших пассажиров, как будто они уже доехали, a потом они стали пиратами. Начинается буря: для этого мы качели раскачиваем не в длину, a толкаем ее в бок. Вдруг со всех сторон раздается стрельба и подплывает много-много пиратов. Они останавливают наш пароход и кричат, что убьют нас. Мы бросаемся на колени (я по ошибке на колени в море стала), умоляем пощадить, предлагаем им все наши богатства и сокровища, но они не согласны, не хотят нас и слушать. Наконец, один говорит, что пощадит нас, но мы должны согласиться выйти за них замуж. Быть женами разбойников? Ни за что!.. лучше умереть! — и мы все бросаемся в море…
Это ничего, мы все-таки дальше поедем, только будем иначе называться. Чудо, как весело было!
Мамочка сказала, что было письмо от тети Лидуши, где она пишет, что свадьба будет не осенью, a раньше, и просит непременно меня с мамочкой приехать; вот это настоящий праздник будет! Бегу порасспросить все подробнее.
Постройка дома. — Прятки. — Мой рыцарь
Свадьба тети Лидуши назначена на двадцатьвосьмое июля. Решено, что мы с мамочкой едем. Папа останется дома, потому что не может получить отпуска. Да и какая же особенная надобность ему ехать? Ведь он не родной брат тети, не то что мы с мамочкой. Вот без нас, так конечно невозможно: как это венчаться без родной сестры и родной племянницы?.. Мы поедем двадцать шестого, чтобы приехать накануне, a тридцать первогого уже вернемся; мамочка говорит, что иначе я все свои науки перезабуду, и придется все начинать сначала. Дядя Коля с Володей тоже там будут. Я очень рада, я все-таки люблю Володьку, хоть он меня всегда и дразнит, такой он веселый и остроумный. Хорошо бы его сюда привезти после свадьбы, нам бы еще веселее было, он так хорошо умеет придумывать всякую всячину.
В Америку мы уже доехали и назад поедем не скоро (если только поедем). Мы высадились на берег и здесь решили выстроить дом. У Коршуновых на дворе недавно перестраивали сарай, и там лежит много разных досок. Мы выбрали несколько штук и в тени под липами начали постройку. Две длинных доски мы воткнули стоймя в землю, a сверху на них набили третью доску гвоздями, которые Ваня где-то раздобыл. Кругом с трех сторон мы насовали палочек вместо настоящих колышков; a потом наберем больших веток в лесу, один конец их приделаем к доске, которая наверху, поперек, a другой привяжем к колышкам; таким образом будет три стены, a четвертой не нужно, там сделаем вход. Но больше не было материала, и работу нельзя было продолжать, тогда мы затеяли «палочку-воровочку»; в это играли в нашем саду, потому что там больше мест, куда прятаться.
Митя все старается быть вместе со мной и выискивает чудные места, где нас никак найти не могут. Когда мы с ним сидели за дровами, он мне сказал, что очень любит меня, потому что я прелесть какая хорошенькая и такая храбрая, никогда не трушу (а я-то мышей до смерти боюсь, хорошо, что он не знает). Он говорит, что прежде, очень давно, у всякой барышни был рыцарь, который всюду с ней ходил, защищал ее и дарил ей цветы и конфеты. Помню, и я что-то такое в какой-то книге читала. Вот он и сказал, что будет моим рыцарем, и что они дамам всегда руки целовали; значит и ему можно. Я согласилась, — пусть себе будет рыцарем. Он говорит, если я хочу, цветы он может всякий день приносить, a конфет покамест нет, потому что сейчас он без денег. Жаль: я больше люблю конфеты (особенно шоколад), чем цветы. Ну, да что ж делать, если мой рыцарь бедный! Зато он храбрый: сколько раз защищал меня, когда Ваня меня дразнил, и однажды получил от него хороший тумак. Не люблю Ваню, он такой же злющий, как его рыжие сестры, только очень уж он хорошо в крокет играет и на «гигантах» заносит.
Вечером мы попросились в лес за сучьями. Нам дали в провожатые нашу Глашу, и мы отправились. Лес от нас тут недалеко есть. Наломали мы веток очень много, я думаю, на два дома хватит. A гвалт и шум какой был! Верно не меньше, чем в басне Крылова «Трудолюбивый медведь»; и у нас «пошел по лесу треск
