Ступив на борт шхуны, Чуонг немедленно направился в каюту белого. Он всегда считал, что дело делать надо не откладывая. Его дело сейчас заключалось в том, чтобы вытянуть из мистера Берти те семьдесят долларов, что ему причитались за съёмку.
Господин Деньги лежал в каюте на койке скучный и вялый.
— Мистер Берти, — начал минданаец, с деланным оживлением потирая сухие маленькие руки, — я все сделал, как вы сказали: снимал, снимал, снимал. Ничего не пропустил. Вашему киноаппарату досталось. Он, по-моему, вспотел от работы, хе-хе…
Господин Деньги поднялся с койки.
— Значит, всё снял?
— Каждый ваш шаг и каждый шаг чёрного, даже когда эти шаги… — минданаец хотел удержаться, но не смог и хихикнул, — даже когда эти шаги были немножко большие, немножко быстрые.
Мистер Берти покраснел, но пропустил ехидный владельца шхуны мимо ушей. «Проклятый торговец! думал он. — Надо заткнуть ему рот».
— Значит, снял? — повторил вопрос господин Деньги, как бы думая о чём-то другом. — Так, так… — со скучающим видом он протянул к минданайцу руку: — Ну-ка, дай аппарат.
— Пожалуйста. — Торговец снял с шеи висевший на ремешке чёрный ящичек и отдал американцу.
Господин Деньги молча повернул рычажок, вынул из ящичка кассету с отснятой плёнкой и так же молча, ничего не говоря, выбросил кассету в открытый иллюминатор, туда, где за деревянной обшивкой шхуны плескался океан. Была киноплёнка — и нет киноплёнки; было на ней запечатлено несколько сот маленьких снимков, сделанных на Тааму-Тара, — и нет больше снимков. Никто о них не должен знать. Не к чему показывать, как белый убегал от негра.
Минданаец, горько улыбаясь, проследил взглядом за полётом кассеты в иллюминатор.
Неужели вместе с нею вылетели из кармана и обещанные семьдесят долларов? Американец может не отдать. Работа, которую выбрасывают, — не работа. За неё денег не платят.
Но торговец напрасно огорчался. Швырнув киноплёнку за борт, мистер Берти сунул руку под подушку, достал бумажник, вынул пачку зелёненьких бумажек.
— Вот что, Чу, — сказал он, протягивая Чуонгу деньги. — Тут семьдесят долларов за съёмку и ещё пятьдесят за то, что съёмки не было. Понял?
— Н-не совсем, мистер Берти.
— Не было съёмки, не было черномазого, не было прилипалы… Ты ничего не снимал и ничего не видел. Я не хочу больше ни одного слова слышать об этом. Ясно?
Минданаец бережно взял доллары.
— Можете быть спокойны, мистер Берти. Мало ли что бывает… Они ужасно глупые, эти люди на островах…
— Довольно! — прервал мистер Берти. — Я ведь сказал — ни слова.
— Всё, мистер Берти, всё… — Минданаец засеменил к выходу. — У нас здесь больше дел нет. Я распоряжусь, чтобы подняли якорь.
Вскоре застучал мотор, шхуна развернулась и быстро, будто убегая, стала удаляться от Тааму- Тара.
ПИРАМИДКА ИЗ КОРАЛЛОВ
Нкуэнг наблюдал с берега за шхуной, потом медленно побрёл домой.
Он шёл и думал о Большой Жемчужине. Жалко рыбу! Ох, как жалко! До того жалко, что сказать невозможно. Не скоро раздобудет он вторую такую, а ещё вернее — никогда. Большая Жемчужина была одна. Равную ей не найти.
Погружённый в свои мысли, охотник собрался свернуть на тропинку, ведущую к хижине, как вдруг услышал, будто за кустами, загораживающими берег, кто-то плачет.
Страх мурашками побежал по спине. Уж не душа ли это рыбы-добытчицы тоскует и рвётся в море?
Океанийца тянуло прибавить шаг, но он пересилил себя, остановился. Плач донёсся явственней. Было в нём нечто знакомое. Нкуэнг пошёл на звук. Обогнув кусты, он увидел маленькую тёмную фигурку, освещенную лучами солнца. Да ведь это Руайя!
— Руайя! — окликнул девочку отец.
Девочка не шевельнулась.
Охотник подошёл вплотную. Руайя сидела у песчаного холмика, насыпанного господином Деньги. Вершина его заканчивалась пирамидкой, сложенной из кораллов.
— Ты сложила? — спросил Нкуэнг.
Девочка подняла голову.
— Да. Так лучше. Я хочу знать это место.
— Хорошо сделала. Пойдём домой.
Руайя встала. У ног её что-то блеснуло. Нкуэнг пригляделся. Это было зеркальце — овальное, двойное, в пластмассовой окантовке.
— Смотри, потеряла. — Он показал пальцем на подарок белого.
— Не потеряла, бросила, — сказала Руайя. — Не нужно оно мне, ничего от белого не нужно.
Руайя наклонилась и куском коралла ударила по маленькому блестящему овалу, в котором отражался песчаный холмик с пирамидкой на вершине. Зеркальце распалось на мелкие куски. В каждом отразился песчаный холмик.
— Хорошо сделала. Пойдём домой, — снова повторил Нкуэнг.
Больше до самого дома отец и дочь не произнесли ни слова.
ГРОЗНО ШУМИТ ОКЕАН
В ту ночь в доме охотника за черепахами долго никто не мог уснуть. Угли в очаге покрылись золой, каждый лежал на своей циновке, но спать не спал: мысли мешали.
Нкуэнг думал: трудно сейчас будет без рыбы-добытчицы. Как семью прокормить?
Жена охотника думала: жалко Нкуэнга, очень он гордился своей Большой Жемчужиной. И рыбу тоже жалко. С нею семья была сыта, без неё голодно будет.
Руайя думала: проклятый господин Деньги! Хоть бы он упал с палубы шхуны и утонул; хоть бы его акула схватила; хоть бы большой кокос его по голове стукнул… Что же касается овального зеркальца, то оно у неё ещё будет. Большое. Такое, что всю её отразит.
Мальчики, поджав ноги к подбородку, тоже думали. И всё об одном: вырастут, обзаведутся рыбами- добытчицами и станут такими же знаменитыми охотниками за черепахами, как их отец. И уж они-то господина Деньги на остров не пустят. Ни за что!.. Стрелять из ружей будут, если он приплывёт.
Тлели угли в очаге, каждый ворочался на своей циновке, а за тростниковыми стенами хижины грозно шумел Тихий океан.
Что-то он сердитый сегодня, что-то беспокойный.
