Свидетели и судьи, Ухмылки и гримасы... Наверно, это люди, А может, только массы. Что вам светило прежде На этом небе черном? Наверное, надежда, А может, обреченность. Теперь в железном склепе Вождь без знамен и войска. Наверное, нелепость, А может быть, геройство. Что там, в небесной сини, Над ранкою рассвета? Наверное, Россия, А не Союз Советов. Кто смеет лишь подумать, Да так, чтоб не узналось? Наверно, это юность, Умеренней, чем старость. За чаем в печеньем Яд отрицанья сладок... Наверно, возрожденье, А может быть, упадок. Безвременье затихло. Кричать в его бесплодность Наверно, это выход, А может, безысходность. Сойти живым в могилу, Исчезнуть в липкой гнили, Наверно, это сала, А может быть, бессилье. Тебя за бастионом Увидит мрак кромешный, Наверно, умудренным, А может, отупевшим. Последний отблеск бреда, Последнее движенье... Наверное, победа, А может, пораженье. 1970г., Лефортово.
Теперь я знала все. Но что мне было делать с этим знанием? У меня не было надежды ни на жизнь, ни на смерть.
«НАШ ПОЕЗД ОТХОДИТ В ОСВЕНЦИМ»
В этапе до перманентной газовой камеры есть своя прелесть — последняя, оставшаяся тебе до прибытия в пункт конечного назначения, где «времени больше не будет». Нормальный столыпинский вагон (70-я статья обеспечивает отдельное «купе» с голыми полками, без окна, но через решетчатую дверь видно окно в коридоре, и можно в последний раз посмотреть на реки, леса, поля, «вольных» людей). 70-я статья дает еще одну привилегию: лефортовский сухой паек — это не селедка, а огромный кус холодного вареного мяса.
