Раненых часа через три переправили, а наши четыре орудия остались. Налетала немецкая авиация, бомбила. Все время мощные, редкие удары немецкой тяжелой артиллерии.
Переправились только утром 27-го. Двинулись на Свенцяны – Молодечно в надежде пробиться на Минск. В местечке Укмерге кончился бензин. Нам сказали: «В лавочке у еврея достанете». Пошли к нему, отыскали: он прятался в огороде, привели. Я грозил ему револьвером. Он встал на колени: «Нету, пан офицер». В самом деле, откуда быть: прошло слишком много наших войск.
Мы испортили прицелы, выбросили затворы у пушек и оставили всю технику. Двинулись колонной человек под тысячу, во главе с майором.
На одном из перекрестков дороги местные нам говорят: «Вчера на Молодечно прошли немцы. Если поторопитесь, то проскочите на Даугавпилс».
Мы повернули на Даугавпилс и почти бегом одолели одиннадцать километров.
Я бежал босиком, потому что стер ноги.
Выбежали на Игналину за десять километров до Даугавпилса. Встречный белорус сказал нам, что еще вчера в десять утра Даугавпилс взяли немцы. И мы опять повернули на юг, на Свенцяны.
Хотя немцев мы еще не видели, решили, что большой колонной не пробиться. Майор дал команду рассредоточиться.
Мы пошли своей группой: я, Клименко, Головин… – одиннадцать человек. Сделали ошибку: надо было идти на север, на Ригу, а мы пошли на юг, на Старые Свенцяны. Кто пошел на Ригу – пробился и вышел к своим. Я потом в немецких лагерях встречал наших из 23-й дивизии, взятых в плен уже под Ленинградом.
Наша группа двигалась ночами, по компасу. Днем стояли в лесу. Вечером подходили вдвоем-втроем к хутору. Постучишься – дают хлеб, картошку, сало. Или скажешь: «Испеките к утру столько-то хлеба». Одни отдавали охотой, другие – неволей: как не отдашь.
Заходим мы вот так в один хутор – я, Андрей Клименко и Сидоров Толька из расчета Андрея. Хозяин, поляк, встретил хорошо. Включил радио. Передавали на русском языке обращение к окруженцам: «Красная Армия разбита. Минск взят. Сопротивляться бесполезно». Жена принесла молоко. Мы пьем, карабины между ног.
Вдруг распахивается дверь – трое вооруженных: «Ранкай вершун!» «Руки вверх» по-литовски – не надо и перевода. Нам связали руки, вывели. Вокруг дома человек пятнадцать с нашими винтовками. На рукавах – красные повязки: литовская полиция. Она заранее подпольно организовалась из кулачья.
Что сталось с восьмерыми, оставшимися в лесу, – неизвестно. Нас троих привезли на подводе в Старые Свенцяны, посадили в чулан. Кормили, поставили парашу, с нами не разговаривали.
Когда дней через десять в чулане напихалось человек двенадцать, литовцы на подводе отвезли всех в Новые Свенцяны и дальше по одноколейке в Каунас. Там литовцы передали нас немцам, в концлагерь, который размещался в 8-м форте Каунасской крепости царских еще времен. Только здесь я и увидел немцев в первый раз вблизи. Это было уже начало августа месяца.
Все это время настроение было подавленное, дух упал, давило чувство обреченности. Угнетали паника и вакханалия первых дней войны, обстрелы, отсутствие нашей авиации. Когда шли малой группой, усугубляло чувство постоянной опасности. Попав в 8-й форт, где было уже около десяти тысяч человек, мы несколько воспряли духом.
Восьмой форт был поперечником метров в триста. Обнесен по периметру колючей проволокой. За ней – ров, выложенный кирпичом, метра четыре глубиной, шириной – метров шесть. Через ров – подъемный мост к центральным воротам. Внутри форта – двухэтажные казематы красного кирпича. Каждый этаж – это длинный, в тридцать-пятьдесят метров, коридор шириной в четыре-пять метров. Вдоль коридора нары в два яруса. Казематы засыпаны с верхом землей, так что издали форт выглядит, как большой холм, поросший кустарником.
