гг. он достаточно молод, чтобы наслаждаться жизнью и ее недавно еще запретными плодами. Но в то же время он уже достаточно зрел, чтоб понимать: все прелести жизни отнюдь не гарантированы этой самой жизнью; при ином ходе событий они запросто могли бы пройти мимо него.
Ну, и какой тут может быть Бог? Лишь тот, в которого верят люди, держащие в руках доллар (in god we trust). Ну и какая тут может быть диалектика добра и зла? Бабло побеждает зло – вот и вся философия. Ну и какой тут может быть смысл жизни? Лишь один: прожить ее так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно растраченные бабки<...>
Сегодня у нас много принято говорить об ответственности элиты и о гражданском обществе. Но эти понятия – не для семидесятника. Поскольку и ответственность элиты, и гражданское общество предполагают признание высших ценностей в сравнении с простым наслаждением жизнью. Они предполагают, что наслаждение это не является достаточным без понимания, зачем существуют те тело и душа, которые ты ублажаешь. Но для человека, который родился в совке и выбрался из него еще сравнительно молодым, тело вместе с душой существуют именно для ублажения и ни для чего больше. <...> наиболее успешные наши семидесятники – те, которые руководят сегодня страной, а также те, которые управляют сегодня российской экономикой, и те, которые владеют сегодня думами миллионов, – в наибольшей степени обладают поколенческими чертами.
Без этого они ничем не руководили бы, не управляли и не владели. Без этого они не оказались бы сегодня околоруля и околорубля, что, по большому счету, пожалуй, одно и то же. Бескорыстная любовь к жизни предполагает в представлении семидесятника бескорыстную любовь к рублю, поскольку именно на него можно купить ту прекрасную жизнь, которая является ценностью сама по себе. А бескорыстная любовь к рублю предполагает бескорыстную любовь к рулю, поскольку – так уж сложилась наша прекрасная жизнь – лишь с помощью руля можно вырулить к рублю и, следовательно, к полноценной, наполненной жизни, столь непохожей на убогое прозябание молодости, проведенной в совке.
Некоторые называют это цинизмом. Но настоящий семидесятник не понимает смысла данного слова»[13].
3. Натан Дубовицкий как маска из закулисья
Роман Натана Дубовицкого «Околоноля»[14] произвел немалый шум. Правда, природа этого шума не до конца ясна. Возможно, суть дела в окололитературной, а скорее даже в придворной интриге, на которую во вводке намекнул уже издатель, главный редактор довольно странного журнала «Русский пионер» и просвещенный либерал-колумнист Андрей Колесников. Якобы роман написал один из колумнистов этого самого «Русского пионера», который на этот раз решил выступить под псевдонимом.
Фокус в том, что у Колесникова публиковались и гранд-вельможи. Догадливые рецензенты и блоггеры немедленно заподозрили, что под небрежно накинутым иудейским плащом скрывается балующийся по временам сочинительством крупный кремлевский чиновник, первый заместитель руководителя президентской администрации, считающийся главным идеологом Кремля, Владислав Сурков. Тот, кому принадлежит сформулированная в 2006 году концепция суверенной демократии, одно время претендовавшая на роль идеологической витрины неосоветского режима. Сам предполагаемый автор эту версию не опровергал, а в какой-то момент салонная сплетня облокотилась и на компетентное свидетельство крайне уместного в контексте данной ситуации литератора и шоу-мена Виктора Ерофеева, признавшегося, что у него есть экземпляр этой книжки с автографом Суркова... Да вот и смелый не без причины Майкл Стотт, корреспондент агентства Рейтер, также утверждает, что собственный его источник в «Русском пионере» подтвердил авторство Суркова, несмотря на то что в Кремле эту информацию опровергают.
Впрочем, не пойман – не вор. Нам бы все это и вовсе ни к чему[15], но уж очень складно завязывается сюжет в том контексте, который я пытаюсь фиксировать. На парадоксальную связь фактов не обратил внимание только ленивый, а таких среди писавших о романе Дубовицкого практически нет. Дело ведь не просто в том, что чиновник-литератор – штука нечастая. Хотя как раз в романе есть один такой персонаж, ради забавы и славы покупающий у московских уличных гениев тексты и тискающий их под своим именем. Дело в другом.
В романе дается убийственная характеристика современных российских общества и власти. Власти, погрязшей в коррупции, общества, аморального и своекорыстного.
Выходит, что чиновник-романист режет правду-матку без оглядки на свой чин? Уж не почти ли так, как некогда вице-губернатор Салтыков?..
Но нет, не так. Дубовицкий не сатирик. Дубовицкий, простите, циник. Если это авторская маска, то это маска старого, житейски опытного и даже прожженного, до последней степени развращенного регулярным наблюдением изнанки жизни еврея-циника, зачем-то (ради денег или ради славы?) взявшегося за перо. Это скорее наш местный Петроний, в масштаб потускневшего Третьего Рима и современной мизерабельной эпохи. И жанр продукта творчества в результате таков, каким он должен был случиться: роман-фельетон, то есть обозрение пафлетно-фарсового характера, ревю на темы современной российской действительности, не без претензий, впрочем, на настоящий проблемный роман.
Современная Россия у Дубовицкого – это нелепая страна, в которой цветет и пахнет тотальное эгоцентрическое своекорыстие, где за деньги можно все и где любое преступление является только статистическим фактом. Людишки всех рангов тут таковы, что взять с них нечего; где сядешь, там и слезешь. И вся жизнь такова, какова она есть, и больше, как говорится, никакова и никаковой быть не может.
Собственно, это муляж или фантом сознания автора, приписавшего обществу то, что характерным образом формирует его, автора, собственное циническое мировосприятие. По оценке А. Круглова, это «состояние души, для которой, что называется, «нет ничего святого»; здесь не то чтобы одним святыням, представляющимся ложными, противопоставляются какие-то другие, истинные, – но во всех них философствующий циник видит лишь что-то вроде искусственно созидаемых, сильными мира сего, миражей, пугал, какими отгоняют трусливого и глупого обывателя от заповедных для него «огородов»; себя же циник к таковым обывателям не причисляет. Это значит, что из всех мотивов поведения признается за искренний – только мотив своекорыстный. То есть это попросту низость, дошедшая до убеждения, что все ценности, кроме своекорыстия, суть ложь сильных, глупость и трусость слабых и фальшь (хитрость) умных, то есть собственно циников, – и делающая на этом открытии свой бизнес»[16] .
Циническая доминанта снова и снова безотчетно интонирует повествование, подверстывает деталь за деталью. Всего два примера. Люди в некоей северокавказской республике «успокоены до отупения ежедневными зрелищами взрывов, ошметков человечины на рекламных щитах, демонстративной пальбы средь бела дня по федеральным конторщикам, <...> по детям милиционеров и просто любым детям...» Или: дамы из московского светского общества характеризуются, скажем, так: «жующие модели, последние модели отечественных баб, модернизированных, прошедших тщательную предпродажную подготовку, неслыханной комплектации...»
Фантомален и главный герой Дубовицкого Егор Самоходов, криминальный московский мачо сорока с хвостиком годков. На заре перемен он, тихий издательский работник, включается в авантюрно- криминальный бизнес своего коллеги, создавшего мафиозную контору, которая буйствует на постсоветском книжном рынке. Выходит «с кистенем на большую дорогу душегубствовать заради фуагры и модных штанов». Реальна ли такая метаморфоза героя? Вопрос риторический.
Новоявленные предприниматели воюют не на жизнь, а на смерть «за сбыты Набокова в южной москве (зачем-то со строчной буквы. – Е.), за розницу Тютчева и за опт обэриутов... с
