приятных досугов праздности и благородного времяпрепровождения — охоты на лисиц в чащах Вюльпиньера; все это, конечно, в том случае, если твой дядюшка, обезоруженный поведением более примерным, чем твое нынешнее, соблаговолит оставить тебе после своей смерти, которая не заставит себя долго ожидать, обветшалый замок, голубятню и заросли кустарника. Мне же не приходится рассчитывать ни на дядюшку, ни на вотчину, ни на голубятню, ни на кустарник, ни на лисиц; было бы уж и то хорошо, если б вслед за тем, как мои кредиторы поделят оставшиеся после меня пожитки, удалось найти публику достаточно приличного свойства, чтобы читать, а главное, покупать мои романы! Стало быть, мне необходимо вдохновиться образом, который навсегда поселится в моем сердце, необходимо мечтать о каком-нибудь прелестном личике, лелеять его и мысленно ласкать; и раз оно мне встретилось, я беру его!
— Малютка Маргарита! — произнес Амандус, настраивая бинокль и наводя его с наглой бесцеремонностью на то небесное личико, на которое, преисполненный чувства восторга и преклонения, я не смел и взглянуть. — А ведь, право, она чертовски хороша. Спасибо, что ты мне ее показал. В ней, если говорить твоим языком, есть нечто волнующее воображение и в то же время успокаивающее сердце, какая-то рафаэлевская нежность, не правда ли? Когда смотришь на нее, то сам делаешься более чистым, а когда думаешь о ней, становишься лучше. Чудесное преимущество невинности, необъяснимое влечение, которое вызывают в нас души возвышенные! Увы, мой добродетельный друг! Какой жемчужиной, каким алмазом сверкала бы она где-нибудь за прилавком в магазине мод или в толпе фигуранток! Все испортила слепая фортуна, но ведь она никогда иначе и не поступает. Право же, судьба глупо и зло подшутила, поместив эту прелестную мордашку в собственную карету, вместо того чтобы показать ее нам сегодня, освещенную лампами, в кулисе вздохов.
Меня передернуло от возмущения: кулиса вздохов была четвертая слева.
— Итак, вдохновись, — продолжал Амандус, положил голову мне на плечо и развалившись на диване, к моему великому возмущению, ибо Маргарита могла нас увидеть. — Вдохновись Маргаритой, если только это тебе подходит, потому что более чем когда-либо я нуждаюсь в твоем вдохновении. Пиши романы, Максим, пиши романы! А мой роман, если только не ошибаюсь, идет к счастливой развязке. Мой дядюшка сейчас ко мне достаточно благорасположен, и я знаю, что он намерен обеспечить меня своим жиденьким состоянием в день, когда я совершу свой первый благоразумный поступок — вступлю в законный брак.
— Вступить в законный брак! — воскликнул я. — Этого не может быть, Амандус. Неужели ты думаешь жениться?!
— А почему бы мне и не жениться? — продолжал он расхохотавшись. — Неужели ты думаешь, что я неспособен на серьезные поступки и твердые решения?.. Бог мой, до чего же Аглая сегодня худо одета, и как ее гадкий костюм великолепно сочетается с ее слоновьими ужимками!.. Когда у человека нет больше денег, Максим, то он должен покончить с беспечной жизнью, и сделать это он должен благоразумно, серьезным, самым серьезным образом. Таково мнение моего дядюшки, так повелевает житейская мудрость. Ты ведь и не знаешь, что такое мудрость; но это придет… Ну, что ты скажешь! Вот теперь она начинает фальшивить!.. Итак, вдохновись и напиши для меня коротенькое и четко составленное объяснение, достаточно нежное и достаточно искреннее, понимаешь? Откровенное признание в моих слабостях, ошибках и во всем, в чем тебе угодно; я не стану придираться. Режь! Отсекай! Прибавляй, если можешь! Отсекай вновь, если смеешь! Ты моя совесть, моя душа, ты знаешь, сколько нежности и благородных чувств скрыто в том братском сердце, что сейчас бьется рядом с твоим!.. Ты заметил? Лаура-то целый вечер, сумасшедшая, не сводит с меня глаз. И зря она поджимает губки: все равно видно, что у нее не хватает двух зубов.
— Для того чтобы мои письма отвечали твоим намерениям, — сказал я, не обращая внимания на отступления Амандуса, — мне было бы весьма кстати узнать, кто же та счастливица, на которую пал твой выбор. Est modus in rebus; sunt certi denique fines.[74] И вообще, не могу же я угадать…
— Никаких ребусов и чертей здесь нет, Максим. А если бы ты мог угадать, ты поистине знал бы больше меня самого о моем будущем, в которое я, спасаясь от настоящего, бросаюсь сломя голову. Если б ты мог угадать, я попросил бы тебя сказать мне, о ком я думаю, кто та женщина, которая впервые для меня явилась предметом настоящей любви. Но, черт возьми, я не прошу тебя заниматься догадками, а прошу написать изящное послание, составленное в приличествующих выражениях и по всем правилам, на манер «Телемаха»[75] или «Принцессы Клевской»,[76] письмо, квинтэссенцию твоей изобретательности, которое можно послать по любому адресу, дающее доступ в любой дом, такое письмо, чтобы я на него мог сделать ставку в лотерее брака. Пусть речь в нем идет о невинности, добродетели, красоте; не вздумай распространяться о цвете волос, это может привести к недоразумениям. Я все перепишу тщательнейшим образом, а там уже почта и моя счастливая звезда займутся осуществлением моих надежд. И мой достойный дядюшка, который хочет, чтобы я обзавелся женой, ни в чем не сможет меня упрекнуть, когда я ему докажу, что мне было отказано пятьдесят раз! Или же, наоборот, их окажется две, три, дюжина, не знаю сколько, и тогда сразу вслед за мной выберешь и ты, а может быть, ты это сделаешь даже лучше моего — у тебя ведь такая счастливая рука!
Ах, негодник! И это в то время, как пела Аглая!
— Я? Полно, — ответил я с досадой. — У меня ведь нет Вюльпиньерского поместья!
— Как? Неужели столь слабая надежда могла бы тебя так волновать? Я готов поставить ее на карту взамен твоей лошади или взамен Аглаи при первом же случае.
— Лошадь я продал вчера, Аглаю, если хочешь, можешь получить сегодня же вечером, а письмо я напишу, если только не забуду.
Завязалась переписка, ибо, к нашему величайшему удивлению, — моему, а также, без сомнения, и Амандуса, — дело не кончилось его первой попыткой, а имело последствия. Так как Амандус стал теперь очень скрытным, да и я никогда не отличался любопытством, то о его успехах я мог судить лишь в той мере, в какой он надоедал мне своими просьбами. В общем, я спустился со своих заоблачных высот на землю только тогда, когда дело дошло до бабушек и дедушек. Теперь решение всех трудностей зависело только от них, и я не мог прийти в себя от изумления при мысли, что вот нашлась женщина, достаточно неустрашимая, чтобы решиться поверить невероятным клятвам Амандуса.
Мы продолжали ходить в театр, но очень редко, в особенности Амандус; как он это и обещал, он начал в своем поведении проявлять некоторую отменно благопристойную сдержанность. К несчастью, я был связан, как известно, другими путами. Моя колоссальная пастушка все еще не проломила подмостков, и не находилось человека достаточно отважного, чтобы сменить меня на посту, хотя для кавалеристов это могло бы быть чудесным времяпрепровождением. А когда прибыл драгунский полк, сверкающий эполетами, весь в облаках пыли и в сиянии славы, с лошадьми, нетерпеливо бьющими копытами под ее окнами, то я не помнил себя от радости. Пустые мечты! Вслед за драгунами приехали гусары, и эти бабочки наслаждений и войны, берущие добычу всюду, где они ее находят, не удостоили даже задеть Аглаю крылышком. Надежды, которые я возлагал на испытанную храбрость кирасир, тоже оказались напрасными. В сем длительном искусе Аглая сумела сохранить незапятнанную верность и твердо решила отстаивать свои права. То была женщина неприступная и убийственно постоянная в своих чувствах. Среди всех злоключений, которые мне привелось претерпеть от любви, самым страшным была эта ее добродетель; вот от этой-то добродетели у меня появлялось порой желание пустить себе пулю в лоб.
Я искал только предлога, чтобы навсегда покинуть свет, и случилось так, что именно самое чистое из всех моих душевных чувств дало мне его, и в такой момент, когда я менее всего этого ожидал. Я уже заметил, что Маргарита стала проявлять к нам больше интереса, чем мне бы того хотелось. И с некоторых пор это ее внимание к нам приобрело характер, который начал меня несколько беспокоить: оно приняло форму заботливого участия, мечтательной чувствительности, чего-то неопределенного, нежного и идеального, что на чистом челе девушки является признаком зарождающегося влечения. «О, горе! О, злая судьба! — подумал я. — Неужели твоя несчастная звезда заставит тебя полюбить одного из нас, бедное и очаровательное дитя? Но, по крайней мере, не я буду потворствовать этой жестокой судьбе! Наступает пора экзаменов, а я еще даже не раскрыл ни одной книги, чтобы к ним подготовиться. Ну так вот, ради занятий я отказываюсь от всех мимолетных разочарований, что зовутся наслаждениями. И если нужно, так я прочту десять томов Якобуса Куйациуса[77] в издании Аннибала Фаброти, cum
