болезнь. Она влюблена в него до потери пульса, она его боготворит, немножко на нем сдвинута, ну и что с того? Некоторые падали в обморок от одного взгляда на Элвиса Пресли!
— А с другой стороны, — засомневалась я, — она ведь и школу закончила, и на медсестру училась, и работа у нее солидная. Как же она могла так помешаться?
Не хотелось мне больше цапаться с мужем после нескольких недель постоянных ссор. Я была так рада, что все мои подозрения и страхи оказались напрасными, муж мне верен по-прежнему. И бог с ним, с Готтфридом, с его умными книжками, до поры до времени не буду мужа донимать. Пусть лучше поедет заправить мне полный бак бензина, мне опять нужна машина.
Во вторник я наконец снова начала рисовать. На лужайке на переднем плане пусть сидят дети: Лара в летнем платье с рюшечками (такого наряда у Лары не было, потому что он был еще впору дочери Сильвии). Рядом Йост с морской свинкой в руке, с той самой, которая по моей милости никогда ему не достанется. А куда деть моего годовалого покойного брата Мальте? Поместить с моими детьми на первый план, как если бы он принадлежал к их поколению в нашей семье? Но вообще-то, он моим детям дядюшка. Скорей бы мама прислала его фотографию, надеюсь, мне удастся передать сходство.
В почтовом ящике действительно лежало письмо от матери. И еще одно — от Имке. Не раздумывая, я написала на ее конверте красным карандашом: «Адресат отсутствует. Вернуть отправителю». Но ведь письмо пришло не по почте, как оно вернется теперь к отправителю? Может, наклеить марку? До дома Имке самое большое десять минут, а в это время она точно на работе. Я сняла фартук, испачканный краской, и побежала к ней — лучше сразу сделать и забыть.
Перед нашим домом стоял широко открытый мусорный контейнер. Райнхард снова опустошил свою корзину для бумаг и снова забыл отсортировать отходы. Я вздохнула и выполнила это за него.
Через несколько минут я уже стояла перед скучным длинным зданием, состоящим из шести подъездов, со съемными квартирами. В мансарде жила Имке. Когда я бросала письмо в ее ящик, на улицу вышла пожилая дама с ведром и шваброй.
— Вы к кому? — спросила она.
— У меня только письмо, — отвечала я, но потом решила воспользоваться случаем: — Скажите, вы знакомы с девушкой, которая живет там, на самом верху?
— Да, знаю. Имке ее зовут. Единственная, кроме меня, кто прилично моет лестницу, когда приходит ее черед.
Мы улыбнулись друг другу, как две заговорщицы, две домохозяйки. И я поспешила опять вернуться к моим покинутым краскам на кухне. Но на буфете я заметила книгу Готтфрида по психологии, не долго думая открыла ее и зачиталась.
УКУС ПЧЕЛЫ
«Нарциссы и тюльпаны краше шелковой купены», — поется в летней песне Пауля Герхардса о лете, хотя речь идет о весенних цветах. Смотрю я на полотно Руланта Саверея[11] и думаю, что шелк, даже самый тонкий и нежный, не идет ни в какое сравнение с живыми весенними цветами. Белые нарциссы, желтые ирисы и синие лилии-касатики, диковинные шахматные лилии, розовые пионы, чайные розы и свежие зеленые листья переплелись в необыкновенно пестрый, играющий красками букет. Цветы смотрят на зрителя широко распахнутыми глазами. Как они наивны, эти глаза. И как ранимы и беззлобны те, кто смотрит на окружающий мир такими глазами.
Художника увлек разноцветный хоровод цветов, но во всех уголках его картины возятся еще и всякие маленькие существа. Здесь, внизу, на краю деревянного стола растения переплетаются с животными, одно переходит в другое: мохнатая пчела, изумрудная ящерица, упавший цветок анютиных глазок, кузнечик, нежный бледно-голубой цикорий с зелеными листьями и наконец моя любимая мышка. Среди стеблей и цветов самого букета прячутся жуки, бабочки, крошечные дикие пчелки и ползают гусеницы.
Аллегория весны? Или аллегория конечности всего живого? Гимн красоте, жизни, творцу? А может, антитеза, заложенная в самой матери-природе: созидательница пчела, несущая жизнь и пользу, и кузнечик — уничтожитель, разрушитель?
И здесь торжествует все то же жизнеощущение барокко, что и в летнем напеве: «Ищи свою радость, сердце мое, ищи свое счастье!» Рог изобилия флоры и фауны низвергает водопады, и певец никого не забывает упомянуть, даже насекомых: «Пчел мохнатых рой сердитый вьется здесь и там в поисках меда».
Я уже говорила, что еще ребенком любила насекомых, ладила даже с кусачими пчелами. Я была старательной, прилежной, трудолюбивой как пчелка, по крайней мере, пока в моей жизни не появилась Имке.
Сильвия как-то лежала в больнице, потому знала нескольких медсестер из отдела интернов и в удобный момент расспросила их об Имке. «Очень прилежна, незаметна, дружелюбна, несколько замкнута в себе, интровертна, но на нее можно положиться». Никто ничего против нее не имеет, никто с ней близко не дружит. Да, не много, прямо скажем. И что мне теперь со всем этим делать? Я не хотела ни очернить ее, ни сделать всеобщим посмешищем. Просто мне казалось безответственным сложа руки наблюдать, как девочка сходит с ума. Пришли еще три письма, их я также отнесла обратно. А чтобы Райнхарда зря не беспокоить, ему ничего не сказала.
После неудачи с письмами Имке явилась лично, однажды вечером я застала ее сидящей на ступеньках нашего палисадника перед домом. Я заметила ее из окна и ждала, что она войдет в дом. Но и через два часа Имке сидела неподвижно на том же месте. Тогда я вышла и заговорила с ней мягко:
— Имке, ну зачем вы, в конце концов, опять здесь сидите? Это же совершенно бессмысленно!
— Я жду вашего мужа, я нужна ему, — был ответ.
— Райнхарду не нужна вторая жена, — сообщила я ей, — нераспечатанные письма, вернувшиеся обратно, тому доказательство. Они ему уже давно не интересны.
— Письма вернули вы, а не он, — заупрямилась барышня, — а у вас нет на это права. Я дождусь здесь Райнхарда и отдам ему мои письма лично.
Ну, это уж слишком!
— Пожалуйста, уходите отсюда, — вспылила я, — и оставьте моего мужа в покое, он и так завален работой и устает смертельно! Не беспокойте его такими детскими глупостями!
Мой тон подействовал на нее не особенно — она ушла с лестницы и переместилась на улицу. Я в гневе вернулась в дом и попыталась дозвониться Райнхарду. Но его в офисе не было, либо он на стройке, либо уже ехал домой, а предупредить его я не могла. В порыве щедрости я позволила детям посмотреть по телевизору вечерний детектив, а сама то и дело выглядывала в окно.
Вскоре приехал Райнхард. Имке тут же подошла к его машине, заговорила с ним через открытое окно и передала с самым серьезным видом полное собрание своих душевных излияний. Никакого девчоночьего флирта, ни тени сомнения в том, что она действует правильно. Мой муж вышел из машины и что-то сказал ей, всего несколько фраз. Потом он убрал конверты в карман своей кожаной куртки и с улыбкой протянул ей руку, как-то по-отцовски или по-дружески. «Вот дурак!» — кипятилась я, глядя в окно. Он же ее поощряет таким образом! Совершенно некорректное поведение!
Но выразить свое «фи» я не успела, муж меня опередил.
— Это не честно, — заявил он, — письма адресованы мне, а не тебе. Могла б хоть спросить, прежде чем относить их обратно. Не надо за меня решать, ладно?
— Мне хотелось тебя избавить от лишней работы. Ты бы все равно потом «делегировал» меня отнести их обратно, — несколько раболепно отвечала я, потому что меня все-таки немного мучила совесть.
И что же? Мой муж, который обычно приходил с работы такой усталый, распечатал один конверт за
