— Какие девочки? — с отсутствующим видом откликнулся муж.
— Коринна и Нора. Они, должно быть, не в себе, бедные?
Мне было сообщено, что дочерей Сильвия решила пока оставить у бабушки.
После полудня я наконец сидела с детьми за завтраком.
— А как мертвый Удо выглядел? — полюбопытствовала Лара, любительница «баек из склепа». Йост отложил в сторону журнал и навострил уши: не пропустит не слова!
— Да так, мирно, спокойно, — отвечала я, — он умер во сне.
Йост задумался:
— Эллен говорит, мужчины умирают раньше женщин. Я тоже умру раньше, чем Лара?
— Да ты ж еще не мужчина, — разочаровала его сестра, — тебе еще лет десять ждать, пока ты им станешь!
— Можно нам на похороны? — попросили оба.
— Пока не знаю, — отнекивалась я.
Лучше им сходить в бассейн. Я полезла в сумочку за деньгами на мороженое и жареные колбаски и наткнулась на скобки для зубов. Йост в это время пугал сестру:
— Бабушка говорит, кто гуляет с мокрой головой, тот может умереть!
Я осталась одна. Чтобы развеяться, решила пойти собрать оставшуюся мирабель и сварить варенье. Втайне мне хотелось перещеголять свою свекровь с ее вишневым мармеладом.
Году в 1660-м один неизвестный неаполитанец запечатлел на полотне осенний натюрморт. Давно это было, однако взгляните на цветовую гамму, решение света и теней, по-моему, чрезвычайно современно! На полированном деревянном столе лежат два гриба, стоит корзинка с каштанами, рядом — гроздь спелых ягод, тарелка с миндалем и два маленьких кружка сыра. Вспомните, его современники щедрой рукой раскладывали перед собой такое обилие пестрых, ярких, колоритных предметов, фруктов, цветов, что стол под ними ломился. Особенность же этой композиции — в ее лаконичной сдержанности. Преобладает коричневый тон: светло-коричневый стол, такие же зерна миндаля, темно-коричневые блестящие каштаны, коричневатый сыр, глубокий темный фон (кажется, этот цвет называется «умбра»). Слабый контраст создают корзинка, что сплетена из светлого лыка, белые шампиньоны — они отдают в желтизну, — чернеющие ягоды и серовато-белая бумага, в которую завернут сыр. В своей цветовой скромности картина показалась бы даже скучной, если бы не керамическая тарелочка. Мастер покрыл ее фиолетовой глазурью, которая напоминает оттенки синего винограда, и поверхность тарелки слегка переливается. Это, пожалуй, единственное, что контрастирует спокойным природным тонам остальных предметов.
Есть в осеннем урожае нечто колдовское, таинственное, этого не объяснить поверхностной расшифровкой символики. Что это за черные ягоды? Действительно ли на картине изображены шампиньоны? А миндальные зерна, так аккуратно уложенные на голубой тарелке, сладкие они или горькие? Любой предмет может быть совершенно безобидным, а может и таить в себе угрозу.
Стоя на шаткой приставной лестнице, длинными граблями я стучу по веткам мирабели, и желтые плоды с шумом плюхаются на землю. А мыслями я где-то далеко-далеко. Подумать только, у меня был роман с Удо! Бред какой-то. Как могла Сильвия до такого додуматься? Ну, хотя уж кто-кто, а я-то по своему опыту знаю, как легко можно напридумывать себе самой всякую небывальщину. Я подалась в сторону, чтобы достать до одной ветки, и чуть было не рухнула вниз. А что, если Сильвия врет намеренно? Может, ей так надо? Если бы она действительно сама в эту чушь верила, то вряд ли послала бы меня за очками в свой дом, можно сказать, прямо в объятия к своему мужу.
Вокруг меня жужжали осы, и мне приходилось отвоевывать у них каждый плод. В задумчивости я порой отправляла очередную сливу в рот, хотя она уже наполовину была съедена этими прожорливыми насекомыми. Каждую третью выплевывала — они были совсем невкусные.
Ладно, чего тут голову ломать, надо варить мармелад. Я вымыла фрукты, вынула косточки, размельчила мякоть в дробилке, перемешала мусс с желатином. Теперь надо было этому всему дать настояться несколько часов. Но я, хоть совесть меня и колола, решила схалтурить, мне лень было так долго ждать. С большой корзиной я спустилась в подвал за чистыми банками, взглянула на контейнер для стекла и снова вспомнила про бутылку из-под грейпфрутового сока. Я вынула ее и увидела, что на дне еще остался сок. Открыла крышку и глотнула. Горечь-то какая, скулы сводит! Наверно, испортился уже. Хорошо еще, что его дети не нашли — им вечно хочется пить.
Я задвинула бутылку за ящик с вином, тащить ее наверх вместе с двадцатью тяжеленными стеклянными банками не было никакой охоты. Может, Удо отравился прогорклым и оттого уже ядовитым соком? А может, кто-то подмешал яд в бутылку? Если Райнхард тайно поспешил ее спрятать, значит, знает кое-что. Знает, кто и зачем помог Удо уйти туда, откуда не возвращаются!
У меня потемнело в глазах. С трудом переставляя ноги, я поплелась по лестнице наверх с корзинкой, где звякали стеклянные банки. Как во сне зажгла конфорку. Не может быть! Не верю! Чтобы мой муж, да с Сильвией, злодейкой!.. Неужели сообщники?!
Я стала перебирать одежду мужа, в которой он был накануне. Что именно я ищу, не представляла. В кармане брюк лежала рулетка, его первейший инструмент. До чего же Райнхард был не в себе, если забыл ее здесь. Вот листок бумаги, весь исписанный с обеих сторон какими-то цифрами. А вот это число я уже где-то видела. Телефон матери Сильвии. В письменном столе не было больше кассет, значит, опять вернулась Биргит. Кроме того, новый ресторанный счет и одна из фотографий от Рюдигера. А я думала, снимки лежат у меня под матрасом! Значит, мой муженек тоже меня обыскивает, тоже что-то вынюхивает!
Запах горелого и характерное шипение погнали меня снова на кухню, где меня ожидало отвратительное свинство. Бог знает сколько времени я отскребала от плиты клейкую пригоревшую массу, о кастрюле вообще молчу. Ох, уж лучше бы эту мирабель склевали птицы!
Пока я драила и мыла, мне стало плохо. Зачем я только глотнула этот распроклятый сок, надо было выплюнуть его сразу! Теперь, наверно, уже поздно. А впрочем… Люси мне как-то призналась: лучшее средство от несварения желудка — два пальца в рот. В мучительных удушающих судорогах я освободила желудок от мирабели. Почему сердце так колотится? Просто от страха? Или я скоро последую за нашим другом? Может, бежать к врачу, пусть промоет желудок?
А может, я вообще все это придумала? Может, мне только кажется? Просто я так сама себя взвинтила? Терзаемая собственной необузданной фантазией, я заклинала себя успокоиться и ничего не делать, не дергаться. В конце концов, доктор, который и наше семейство пасет уже много лет, счел, что смерь Удо наступила по естественным причинам. Упражнения полузабытого автотренинга заставили меня взять себя в руки, я заварила ромашкового чая и решила, что как-нибудь отдам содержимое бутылки на экспертизу. Куда вот только и как я объясню все это? Что-нибудь да придумаю, главное — орудие убийства не должно снова попасть в руки мужа.
Пара чашек чая привели меня в чувство, я и соку-то выпила всего две капли. Решено, проведу эксперимент. Настоящую бутылку спрячу хорошенько, а утром к завтраку подам такую же. Интересно…
Время едва перевалило за полдень, Лара и Йост сейчас заявятся из бассейна. Ничего, потерпят, с голоду не умрут, поеду в магазин, а они пусть подождут. Супермаркет был пуст, так что я сразу заметила Имке у полок с овощами, она взвешивала бананы. День был теплый, но на ней были длинные брюки и ее любимый широкий серый вылинявший пуловер. Не долго думая я со своей тележкой подкатила к ней сбоку и по-дружески заговорила:
— Здравствуйте, Имке. Как вы поживаете?
— Спасибо, очень хорошо, — был ответ.
— Вас уже вылечили? — поинтересовалась я и тут же прикусила язык.
Но она совершенно спокойно отвечала, что еще ходит к терапевту. Главное, она вернулась на работу. Имке посмотрела на весы, и мы распрощались.
Среди напитков на полке я нашла бутылку такого же сока, какой пил по ночам бедный Удо. Кроме того, я купила стиральный порошок, пять фунтов лапши, фарш, кетчуп, сыр «гауда», два килограмма груш и двадцать школьных тетрадей для детей.
