независимого Неаполитанского королевства. Вот маркиз Ведмар, испанский посол, утонченный и любезный в обществе, но в действительности «одна из самых сильных и опасных личностей, которых когда-либо порождала Испания», он полон ненависти к Венеции и ее жителям и вполне одобряет первую цель Осуны, хотя не подозревает о второй. Вот Гаспаро Спинелли, представитель Венеции в Неаполе, верный слуга республики, но наивный, доверчивый и не обладающий блестящим умом, который не идет ни в какое сравнение с дьявольской хитростью тех, кто злоумышляет против его страны. И есть еще два главных орудия заговорщиков, люди, которые исполняют приказы и получают за это плату: Жак Пьер, нормандец, авантюрист и корсар, почти неграмотный, но тем не менее один из самых выдающихся моряков своего времени, и его неразлучная противоположность Никола Реньоль, образованный, респектабельный, прекрасно владеющий итальянским и обладающий изысканным почерком, но в то же время беспринципный и бессовестный. И, наконец, главный герой — Бальтазар Ювен, молодой француз, племянник маршала Ледигьера, который прибыл в Венецию, чтобы поступить на службу республике.
Заговор, как и все ему подобные, был сложным и запутанным до крайности как по замыслу, так и по исполнению. Его подробное описание было бы слишком долгим и невыносимо скучным, и в этой книге ему не место.[284] Основной план, однако, был достаточно претенциозным, чтобы удовлетворить самого требовательного драматурга. За несколько недель до назначенного дня испанские солдаты, переодетые в гражданскую одежду, должны были по двое и по трое проникнуть в Венецию, где их тайно вооружил бы Бедмар. Затем, когда все было бы готово, корабли Осуны под его собственным флагом вошли бы в Адриатику и высадили в Лидо экспедиционные войска, которые на плоскодонных барках переправились бы через лагуну в город. Они захватили бы Пьяццу и Риальто и забаррикадировались там, а специальные группы солдат завладели бы Арсеналом и Дворцом дожей, прорвавшись на склады оружия, которое раздали бы заговорщикам и тем жителям, которые были бы готовы оказать им поддержку. В то же самое время отряд голландских наемников, которые недавно были наняты республикой на случай необходимости и теперь размещались вместе с командами на одиннадцати кораблях, на которых прибыли, в Лаццаретто, заговорщики подбили бы поднять мятеж и присоединиться к нападению. Главных венецианских аристократов убили бы или потребовали за них выкуп. Отдельно планировалось захватить венецианский гарнизон в Креме, предательски открыв ворота испанцам, и город был бы передан испанскому правителю Милана. Сама Венеция перешла бы под власть Осуны; награбленная добыча и деньги, полученные в качестве выкупа, были бы поделены между заговорщиками.
Скорее всего, такое фантастическое предприятие вряд ли увенчалось бы успехом. К счастью, тем, кто его разработал, никогда не представилось возможности испытать свой план в деле. Заговор был раскрыт благодаря Ювену. В гостинице «Тромбетта», где он жил, к нему обратился соотечественник, Габриэль Монкассен, который рассказал Ювену о готовящемся нападении и предложил принять участие. Но по глупости Монкассен не выяснил заранее, что Ювен был гугенотом, который всецело разделял ненависть своего знаменитого дяди к Испании. Его познакомили с Пьером и Реньолем, он согласился к ним присоединиться и исподволь выведал все подробности, в том числе и имена всех главных участников. День или два спустя, найдя вполне невинный предлог, Ювен отправился во Дворец дожей, взяв с собой Монкассена, и направился прямиком в приемную дожа. Внезапно — как говорится в этой истории — Монкассен ощутил тревогу.
— Что вам нужно от дожа? — спросил он.
— По правде говоря, ничего. — отвечал Ювен. — Я просто хочу попросить его позволения взорвать Арсенал и монетный двор и передать Крему испанцам.
— Вы всех нас погубите! — вскричал Монкассен, бледнея.
— Не вас. — сказал Ювен и, оставив приятеля на попечение венецианского дворянина, Марко Боллани, которого уже посвятил в тайну, вошел в приемную. В общих чертах изложив дело дожу, затем он привел Монкассена, который немедленно во всем признался — таким образом наверняка сохранив себе жизнь.
Как только факты оказались в его распоряжении. Совет десяти действовал, как обычно, быстро и тайно. Жак Пьер, который находился на венецианском флоте, сразу же был убит, зашит в мешок и выброшен за борт. Реньоль вместе с двумя второстепенными заговорщиками, братьями Дебуло, был схвачен, подвергнут пытке и затем, после того как во всем признался, вздернут вверх ногами на виселице на Пьяццетте. Не меньше трехсот заговорщиков были без лишнего шума уничтожены.
Таким образом, планы Осуны и Бедмара были расстроены, и, несомненно, в душе они кипели от ярости. К сожалению, эти люди были слишком могущественны, чтобы до них можно было добраться, так что они продолжали злоумышлять, прячась за стенами своих роскошных дворцов. Но они упустили свой удобнейший случай. Венеция была спасена.
Венецианскую республику часто описывают как полицейское государство, и в некотором отношении она таковым и являлась. Однако есть несколько моментов, о которых обвинители имеют обыкновение забывать. Во-первых, это относилось практически к любому другому государству в Европе XVI–XVII веков — принципиальное различие заключалось в том, что полицейские службы Венеции были значительно более эффективны. И хотя она, как и все остальные, часто использовала методы, которые в наше время сочли бы достойными осуждения (в те времена они считались вполне обычными), против тех, кто переходил рамки дозволенного, но эти рамки обычно были намного шире, чем где-либо еще. В особенности это касалось свободы слова — области, к которой современные полицейские государства, как известно, весьма восприимчивы, — а также вопроса религии, который был крайне важен в то время. Наконец, стоит запомнить, что Венеция была исключением: она никогда не была деспотией. Каждый ее правитель приходил к власти путем свободных выборов, а в Европе того времени, возможно за исключением швейцарских кантонов, ни одно государство не управлялось более демократическим образом. Однако иногда — и в особенности когда она допускала, чтобы вполне оправданные подозрения в отношении Испании затмевали ее разум — республика могла совершать трагические ошибки; и, возможно, самая известная из них касается Антонио Фоскарини и Алатеи, графини Арундель.
Карьера Фоскарини начиналась замечательно. Он был послом Венеции во Франции во времена Генриха IV, а затем в Лондоне, где произвел благоприятное впечатление на короля Якова I и завел множество друзей. Однако, будучи в Лондоне, он возбудил ненависть одного из своих секретарей, который выдвинул против него несколько достаточно неправдоподобных обвинений — главным образом касающихся продажи государственных секретов — и в конце концов донес на Фоскарини в Совет десяти. Его отозвали в Венецию, чтобы он дал ответ по обвинениям, и сразу по возвращении он немедленно был посажен в тюрьму, где и оставался в течение трех лет, пока шло следствие (во время которого, ради справедливости надо сказать, обе стороны привели немало несомненно убедительных доказательств), и, наконец, 30 июля 1618 года его признали невиновным и освободили. Репутация его осталась незапятнанной. К 1620 году Фоскарини стал сенатором, и весь тот злосчастный инцидент, казалось, был предан забвению.
Летом 1621 года в Италию прибыла графиня Арундель. Внучке Бесс Хардвик и крестнице самой королевы Елизаветы было тогда около тридцати пяти, она была замужем за Томасом Говардом, вторым графом Арунделем, который являлся одной из главных фигур при дворе короля Якова. Как и ее муж, она была страстной любительницей искусства и использовала свое несметное богатство, чтобы собрать одну из первых крупных частных коллекций в Англии. Это была основная цель ее путешествия. Второй задачей было ее твердое намерение — и в этом она намного опережала свое время — дать двум своим сыновьям итальянское классическое образование. Однако сыновей графиня оставила проводить лето на вилле Доло, в Бренте, а сама отправилась в Венецию, где поселилась вместе со своей многочисленной свитой в палаццо Мочениго на Большом канале.
Она оставалась там и следующей весной, когда на Антонио Фоскарини обрушился еще один удар: вечером 8 апреля, покидая сенат, он был арестован и обвинен в том, что «часто и тайно бывал в обществе представителей иностранных держав, днем и ночью, в их домах и в других местах, в этом городе и за его пределами, в обычном платье и переодетым, и раскрывал им, устно и письменно, самые сокровенные секреты республики и взамен получал от них деньги». На этот раз механизм закона сработал быстро. Меньше чем через две недели, 20 апреля, Совет десяти единогласно признал его виновным. Смертный приговор через удушение был приведен в исполнение той же ночью.
К этому времени для венецианцев было уже слишком привычным зрелище выставленных трупов
